Стыд. Салман РушдиЧитать онлайн книгу.
себя от счастья, а матушки в ужасе. Омар задыхается, в горле у него клокочет.
– Какоекакоекакое? – шепчет он, не в силах перевести дух.
Эстафета переходит к Муни.
– Мы закажем тебе ранец, его доставят на подъемнике, – важно начала она. – Ты пойдешь в школу. Но не очень-то радуйся. Не успеешь из дома выйти, тебе прохода не дадут, начнут обзывать, насмехаться – все равно что ножом колоть, и пребольно. – Муни, самая ярая противница его освобождения, режет словом ровно клинком.
Завершает старшая матушка:
– Смотри, на улице никого не обижай. Мы все равно узнаем, как бы ни скрывал. Отвечать на оскорбления – значит, унижаться, поддаваться запретному чувству – стыду!
– То есть терять свое достоинство, – подхватывает средняя матушка.
СТЫД. Написать бы мне это слово на родном, а не на чужом языке, испорченном ложными понятиями и мусором былых эпох, о которых нынешние носители языка вспоминают без угрызений совести. Но я, увы, вынужден писать на английском и потому без конца уточнять, дополнять и переиначивать написанное.
ШАРАМ – вот нужное мне слово! Разве убогенький СТЫД передаст полностью его значения! Три буквы – шин, ре, мим (написанные, разумеется, справа налево) – да еще черточки-забар для обозначения кратких гласных. Вроде маленькое слово, а значений и оттенков – на целые тома. Не только от стыда отвращали матушки Омар-Хайама, но и от нерешительности, растерянности, застенчивости, самоедства, безысходности и от многих еще чувств, которым в английском языке и названия-то нет. Как бы стремглав и безоглядно ни бежал человек с родины, без багажа (хотя бы ручного) не обойтись. Вот и Омар-Хайам (речь идет все-таки о нем): возможно ли, чтобы запрет, наложенный матушками на стыд (то бишь на шарам) еще в детстве, перестал действовать на нашего героя в зрелые годы, много позже его бегства из зоны матушкиного влияния?
Невозможно, ответит читатель.
А что суть противоположность стыда? Что останется, если, подходя арифметически, вычесть шарам из нашей жизни? Останется, очевидно, бесстыдство.
Из-за унаследованной гордыни и чересчур уж особенного детства Омар-Хайам Шакиль, дожив до двенадцати лет, так и не познал чувства, на которое матушки наложили суровый запрет.
– Какой он, этот стыд? – недоумевал он, и матушки пускались в объяснения.
– Лицо краснеет, а сердце бьется часто-часто, будто дрожит, – пугала Чхунни.
– Бывает и наоборот, – вставляла средняя матушка.
С каждым годом все отчетливее проступали различия сестер. Они уже спорили по пустякам (и это настораживало), вроде того, чья очередь писать заказ и отправлять его с подъемником или пить им полуденный чай в гостиной либо в холле у лестницы.
Отпустили они сына в солнечный просторный город, и словно пелена спала у них с глаз. Ведь они отказывали ему в праве жить, набираться опыта. В тот день, когда их детище впервые показалось на людях, трех сестер наконец-то поразили стрелы запретного шарама. Но распри меж матушками кончились лишь тогда, когда Омар во второй раз покинул дом. А окончательно единство