Гуттаперчевый клоун. Геннадий АвласенкоЧитать онлайн книгу.
вздохнула и добавила: – Неприятно только…
Глава 4
Как ни странно, но присутствие в палате малолетней этой Насти благотворно сказалось на самочувствии Лёли. Девочки вместе поужинали тем, что обнаружилось в тумбочке (это мать для Лёли оставила) и тем ещё, что притащила с собой в полиэтиленовом пакете Настя. И всего этого оказалось так много, и всё было таким вкусным (и шоколад, и бананы, и апельсиновый сок, да разве всего перечислишь), что, когда в дверях показалась санитарка с тележкой и объявила: «Ужин!», Лёля с Настей дружно от него отказались. Впрочем, санитарка особо и не настаивала. Буркнула что-то совершенно невразумительное да и укатила со своей тележкой дальше.
Ещё Лёля несколько раз пыталась дозвониться Марьяне, но всякий раз ей отвечал всё тот же вежливый и какой-то автоматический женский голос. Зато мать раза три сама звонила Лёле и каждый раз заканчивала разговор твёрдым обещанием забрать её завтра из больницы. Так что к вечеру Лёля почти успокоилась.
И лишь когда пришло время укладываться спать, она вновь ощутила некое щемящее беспокойство. Не страх ещё, но что-то, весьма его напоминающее. И категорически запретила Насте выключать свет в палате, и Настя, разумеется, послушалась, но тут в палату вошла дежурная медсестра и сама выключила свет.
– Спокойной ночи! – сказала она, выходя. Просто так сказала, безо всякого злого умысла, но Лёля почему-то восприняла эти её обычные слова как некую злорадную и даже зловещую издевку.
И то, что Настя как-то почти сразу уснула, тоже было воспринято донельзя испуганной Лёлей как самое настоящее издевательство, или, вернее, гнусное предательство со стороны не просто соседки по палате, но уже почти подружки. То есть это Лёля определила Настю в «почти подружки»… Что же по этому поводу думала сама Настя, этого Лёля, к сожалению, не знала.
Сама же она, как ни старалась, всё никак не могла и не могла уснуть. И чем дольше Лёля не могла уснуть, тем страшнее ей становилось…
Мрачные зловещие тени отчаянно метались за окном, ожившие изломанные тени, и хоть Лёля отлично понимала, что ничего страшного в этих тенях нет, что это всего лишь шевелящиеся под напором ветра ветви деревьев, вернее, их немного искажённое отражение на оконной шторе, ей всё равно было страшно. Этот клоун, он ведь вполне может забраться сюда, в палату, карабкаясь по этим веткам, в шевелении своём почти достигающих оконного стекла… А там, глядишь, и форточка настежь открыта! Или закрыта, кажется, мать закрывала её по настоятельной просьбе Лёли…
Или не закрывала?
Можно было, конечно же, встать, подойти к окну и проверить состояние форточки, но Лёля боялась даже пошевелиться. Она лежала, натянув одеяло до самого подбородка, и обречённо чего-то ждала. И даже представления не имела, чего именно.
А потом она как-то незаметно задремала, даже не задремала, а просто разом провалилась в вязкий тяжёлый сон без сновидений. Хотя нет, какие-то сновидения всё же были: тусклые, незапоминающиеся – и все они с завидной быстротой сменяли друг друга…
Но клоуна в этих сновидениях не было: ни игрушечного,