Покинутая царская семья. Царское Село – Тобольск – Екатеринбург. 1917—1918. Сергей МарковЧитать онлайн книгу.
перед эмблемой революции!
Через двенадцать лет мне пришлось вновь увидеть подобную картину на Невском в Петербурге, но, к сожалению, она была не концом, а началом «великой бескровной революции».
После обстрела Одессы мой отец был вызван в министерство, и мы переехали в Петербург. Вскоре после нашего приезда умерла моя бабушка, и ее смерть была для меня первым сознательным горем. Переживания в Одессе невольно заставили меня прислушиваться к разговорам взрослых, и мало-помалу невольно я стал отдавать себе отчет в происходящих событиях.
В Петербурге мой отец получил назначение в Митаву, куда мы и переехали, и тут нашу семью постигло новое несчастье – моя мать заболела туберкулезом. Моему отцу пришлось перевезти ее на юг, в Ялту, которая, таким образом, снова вошла в мой жизненный путь. Ввиду отъезда матери мой отец пригласил для меня воспитательницей некую Евгению Карловну Х., дочь чиновника, обруселого немца, и представительницы старой дворянской семьи, немолодую незамужнюю особу, прекрасно образованную. Она привязалась и полюбила меня, как только может мать любить своего сына, и действительно, после выхода моей матери замуж за И.А. Думбадзе она мне ее вполне заменила. Таким образом, я имел счастье знать сразу двух матерей, потому что после развода и замужества моей матери, в смысле моей близости к ней, почти ничто не изменилось. Ей же я обязан той святой любовью к царской семье, которую она мне привила, будучи сама верной и осмысленной подданной своего государя. Учился я у нее долгое время дома, лишь сдавая ежегодно экзамены экстерном. Много лет прожила Евгения Карловна в нашем доме, и память о ней никогда не изгладится из моего сердца. Уже в эмиграции, после многих лет скитаний, я случайно узнал, что ей удалось своевременно бежать от большевиков и поселиться в Финляндии.
Прибалтийский край, когда мы туда приехали, был далеко не усмирен. Он весь клокотал и волновался. То и дело слышал я о разгромах имений, о кровавых расправах населения с попадавшими в их руки чинами полиции и солдатами. Из окон занимаемого нами дома я видел революционеров, которых вели на расстрел, и должен признаться, что, зная все ужасы, которые они творили, как жгли живьем попадавших в их руки, как выкалывали глаза, отрывали языки и вообще всячески издевались над своими жертвами, ни малейшей жалости я к ним не чувствовал.
Особенно вспоминается мне разговор моего отца с одним своим либеральным знакомым, происходивший в его кабинете. Я, видимо, вошел к концу разговора и услышал следующее:
– Вы говорите, Владимир Сергеевич, вы отстали от жизни. Вот увидите, что ваш сын, когда вырастет, будет думать совсем иначе!
– Вы полагаете? А я уверен, что нет, а если это, паче чаяния, и случится, так в тот день, когда я об этом узнаю, несмотря на всю мою любовь к сыну, я повешу его собственными руками. Понял ли ты, Сережа? – Обращаясь ко мне, он тут же мне разъяснил вкратце, что вопрос идет о преданности царю.
Я прекрасно понял, что сказал мне отец. Я часто вспоминаю этот разговор и вспоминаю