Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота. А. Ю. АндреевЧитать онлайн книгу.
Бинемана, она не смогла стать надлежащим представлением того первоклассного источника, на который целиком опиралась[225].
Вскоре после смерти Бинемана, а именно в 1907 г. архивное собрание Паррота перешло в ведение Общества истории и древностей остзейских провинций России в Риге (Gesellschaft für Geschichte und Altertumskunde der Ostseeprovinzien Russlands zu Riga). Его фонды размещались в Рижском Домском музее (главном историческом музее города, основанном по инициативе этого общества), а когда в 1936 г. он был преобразован в иное учреждение, то его документальные собрания были переданы Латвийскому государственному историческому архиву (Latvijas Valsts vēstures arhīvs), где и находится сейчас личный фонд Г. Ф. Паррота (ф. 7350).
Правда, судьба этого архивного фонда также содержит несколько загадок. Дело фонда показывает, что сформирован он был в 1958 г., но к этому времени некоторые документы, принадлежавшие оригинальному собранию Паррота, по какой-то причине оттуда пропали. Имеющиеся в ф. 7350 лакуны легко устанавливаются при сличении его нынешнего состава с описью 1850-х гг., сделанной рукой Софии Шторх. К счастью, все без исключения пропуски заполняются с помощью находки, сделанной в том же архиве в ф. 4060 (Институт истории Латвийской академии наук): там обнаружены четыре дела – всего около 70 архивных листов – с черновыми письмами и мемориями Паррота за 1802–1806 гг.[226] Данный фонд поступил в Латвийский государственный исторический архив в 1979 г., но каким образом в нем оказались документы из фонда Паррота, а главное, когда именно, кем и с какой целью они были из этого собрания изъяты – все это остается пока не выясненным. Самое интересное, что между черновиками писем, которые утрачены из ф. 7350 и найдены в ф. 4060, нет никакой внутренней связи, притом что основная часть писем за 1802–1806 гг. сохранилась в ф. 7350. Создается удивительное впечатление, что этот фонд когда-то был «рассыпан», а когда его собирали заново, то кое-что потеряли, обнаружили лишь спустя несколько лет и уже не смогли вернуть обратно в исходный фонд! Как бы то ни было, но теперь все письма и записки, пронумерованные в описи Софии Шторх, удалось идентифицировать в составе двух названных фондов, а это значит, что черновики Паррота дошли до нас по крайней мере в той же степени сохранности, в какой они были в середине XIX в.
В XX в., несмотря на то что монография Бинемана создавала неплохую базу и открывала широкие возможности для продолжения исследований, интерес историков России к фигуре Паррота угасает. Это хорошо видно уже на примере трудов великого князя Николая Михайловича, выполненных на излете дореволюционной историографии, в которых он не дал себе труда заглянуть в первоисточник и разобраться в сложных перипетиях дружбы профессора с императором. Отсюда – крайне поверхностные отзывы о Парроте в его книгах (которые тем более странно читать, что уже были написаны интересные и содержательные характеристики, данные Корфом и Шильдером): «Этот скучнейший балтийский немец имел страсть давать советы государю по различным вопросам в бесконечных посланиях», он «легко поддавался настроениям минуты и
LVVA. Ф. 4060. Оп. 1. Д. 1081–1084.