Озеро Сариклен. Зинаида МиркинаЧитать онлайн книгу.
только они. А вот сердце… сердце… как разорвать сердце на две части?.. Анна Каренина убила себя потому, что разорвалась на две части. Она еще думала, что жива, а уже не жила, когда знала, что Сережа проснется без нее, и она без Сережи… Будет звать ее, а ее нет. Или сердце, как червяк, может жить разрезанным?
Сережа… то есть, Олеся… Об этом и думать невозможно. Но не только об этом. А разве Катя не впечатана в сердце? Разве можно просто так сказать: ты была и прошла? Была, а теперь – нет? Ведь она же в нем. Она же болит в нем, как собственная рука. Он ощутил жгучую боль в сердце и застонал. Хорошо, что на улице никого нет. Хоть это хорошо. И вдруг пришла мысль: а не поздно ли еще сейчас на вокзал? Успеет ли добраться до Переделкина? Кажется, успеет. Ну, тогда есть где переночевать. И спрашивать его там ни о чем не будут, если он только попросит не спрашивать. И он побрел к Киевскому вокзалу.
– Прости меня, мама. Я не могла иначе. Мне так надо было отключиться ото всего. Побыть одной. Совсем. Вот я и придумала все это. Я дала себе три дня. Пожалуй, этого достаточно. Хорошая доза снотворного, полная расслабленность, и вот я уже могу жить.
Катя курила сигарету за сигаретой. Движения рук – быстрые, голос – собранный. Теперь работа, конференция и – Олеся. Моя Олеся.
Она подошла к девочке, подняла ее на вытянутых руках над головой и рассмеялась. – Моя!.. Моя… Радость моя… Будем жить с тобой вдвоем. Будет нам немножко бабушка помогать. Есть у нас какая-никакая няня… И никто нам с тобой не нужен.
Вдруг замолчала. Брызнули слезы. Уткнулась матери в грудь лицом. Но – на минутку.
– Давай оденем Олесю… Домой собираться надо.
На конференции Катя выступила с блеском. И как держалась на кафедре! Казалось даже, что она помолодела и похорошела.
Вот только дома, после того как укладывала дочку!.. Но тогда ее никто не видел. Одна мать, кажется, видела – сквозь улицы и сквозь стены. И каждую секунду готова была подставить всю себя… Но… это было не нужно. Катя не хотела. Катя отодвигала ее. И это мать тоже понимала.
А с Антоном было, пожалуй, еще хуже… Нет, он вовсе не ушел к другой женщине. Бог знает, где он пропадал, но когда появился у Ольги Алексеевны, она едва удержалась от вскрика, такой он был страшный, неправдоподобно худой, бледный до синевы, с запавшими глазами. Он был трезв. Но она почувствовала, что это дорого ему стоило.
– Нет, не выбрал… Это для меня невозможно. Ни на ком я не женат. То есть я на Кате женат. Я же говорил вам, что я Катин муж и Ваш сын. Не все ли равно, где я живу? Я у Вас живу.
Если… если, конечно, Вы не выгнали меня.
«Нет! Нет! Нет! Не выгнала!» – хотела вскрикнуть она, но смолчала. Ни слова не смогла выдавить. И как потом жалела об этом!
– Олеся…
– Не надо об Олесе… Не надо! – вдруг вскрикнул он и закусил губу. А когда поднял глаза, в них была такая боль и безнадежность, что забыть этого она уже не могла никогда. Потом взял себя в руки, отгородился, опустил голову.
– Ну, я пойду.
И ушел. Неизвестно куда.
И ничего, ничего сделать для этих двоих бесконечно родных