Ступени ночи. Милош ЛатиновичЧитать онлайн книгу.
на который усадили его, нагого, а на голову ему надели раскаленную железную корону. Тот не издал ни звука, и народ одобрял это. Пока предводитель повстанцев, коронованный немилосердными победителями, жарился живьем, стражники привели группу его соратников, изголодавшихся и измученных до безумия, и заставили их есть изжаренное мясо с голеней и бедер их предводителя, в то время как тот еще был жив. Дожа выдержал муки без единого крика, – довершил рассказ Кастальдо и бросил в огонь сухой прут, которым, пока говорил, в пепле чертил линии военных сил, писал названия городов и даты событий, словно гадая.
Пламя жадно поглотило пустую изнутри, сухую ветку, а в синем глазу ратника хрустально заискрилась слеза. Старый кавалерист проглотил горький ком слюны, выпятил надтреснутые губы, рукавом утер нос и продолжал:
– Униженным властителям, которым крестьянское войско Дожи за одну ночь разорило имения и разрушило видимость неприкосновенной власти, не было довольно победы в бою с повстанцами: им была нужна месть, но не кровавая и быстрая, которая удовлетворила бы один день, а представление, которое запомнилось бы надолго и глубокому и ясному смыслу. Шрам на лице и в сердце. Рубец, что каждый день громко напоминает: Atenditte[5], – подытожил Джованни Баттиста Кастальдо.
– Но месть, друг мой, такое дело – пока ее замышляешь, выроешь две могилы, – сказал Гречанский.
– Две могилы, пять, десять, сто тридцать могил. Люди верят в вечный покой, молятся и призывают Бога, а изо дня в день замышляют войну. Войну из-за отнятой земли, разоренного города, из-за развратной женщины, грубого ругательства, проигранного футбольного матча. Войну за конец света. Нет края этой агонии ненависти и жестоких столкновений, дорогой мой мальчик. Будущее – это кровавое Марсово поле, – изрек в ту ночь Джованни Баттиста Кастальдо, встал, сел на коня и без слов ускакал в ночь.
Тогда, в тот миг, пока слова Кастальдо еще отдавались в перелеске недалеко от городка Оцелул-Рошу, где в массиве Петреану копали руду для стали, Викентий Гречанский, перепуганный, одинокий, жестоко разочарованный, слушая стук копыт горячего коня, на котором ускакал испанец, избрал сторону распятого мира. В сердце Викентия не было свирепости революционера, бессовестности убийцы, он не терпел в душе равнодушия к чужому несчастью, в нем не было места для идей и новинок. Был он тихим и печальным человеком. Детство он провел на берегах Муриша в небольшом барочном каштиле своего отца Никодима Ракича-Гречанского, недалеко от места Санпетру Герман. Молодость его проскользнула сквозь пальцы, отмеченная ранами одиночества и любовного страдания в неприветливом городе Араде, а первые дни зрелости встретили его в Лейпциге, который, мистический и космополитский, определил его отказ от принадлежности. Он избегал исполнения требований даже и собственных инстинктов. Ничто никогда не натолкнуло его сблизиться с друзьями или любовницами.
В ту ночь, холодную и сухую, какими бывают зимние ночи в городках, уснувших по берегу реки Бистры,
Имейте в виду.