Эта жизнь мне только снится. Сергей ЕсенинЧитать онлайн книгу.

      Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью. Читая, он побледнел до того, что даже уши стали серыми. Он размахивал руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно разновесна. Казалось, что он мечет их, одно – под ноги себе, другое – далеко, третье – в чье-то ненавистное ему лицо. И вообще всё: хриплый, надорванный голос, неверные жесты, качающийся корпус, тоской горящие глаза – всё было таким, как и следовало быть всему в обстановке, окружавшей поэта в тот час.

      Совершенно изумительно прочитал он вопрос Пугачева, трижды повторенный:

      – громко и гневно, затем тише, но еще горячей:

      И наконец совсем тихо, задыхаясь в отчаянии:

      Неописуемо хорошо спросил он:

      И, после коротенькой паузы, вздохнул, безнадежно, прощально:

      Взволновал он меня до спазмы в горле, рыдать хотелось. Помнится, я не мог сказать ему никаких похвал, да он – думаю – и не нуждался в них.

      Я попросил его прочитать о собаке, у которой отняли и бросили в реку семерых щенят.

      – Если вы не устали…

      – Я не устаю от стихов, – сказал он и недоверчиво спросил: – А вам нравится о собаке?

      Я сказал ему, что, на мой взгляд, он первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных.

      – Да, я очень люблю всякое зверье, – молвил Есенин задумчиво и тихо, а на мой вопрос, знает ли он «Рай животных» Клоделя, не ответил, пощупал голову обеими руками и начал читать «Песнь о собаке». И когда произнес последние строки:

      на его глазах тоже сверкнули слезы.

      После этих стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей» (слова С. Н. Сергеева-Ценского. – Примеч. ред.), любви ко всему живому в мире и милосердия, которое – более всего иного – заслужено человеком. И еще более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с ее пляской, ненужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта.

      А он как-то тревожно заскучал. Приласкав Дункан, как, вероятно, он ласкал рязанских девиц, похлопав ее по спине, он предложил поехать.

      – Куда-нибудь в шум, – сказал он.

      Решили: вечером ехать в Луна-парк.

      Когда одевались в прихожей, Дункан стала нежно целовать мужчин.

      – Очень хороши рошен, – растроганно говорила она. – Такой – ух! Не бывает…

      Есенин грубо разыграл сцену ревности, шлепнул ее ладонью по спине, закричал:

      – Не смей целовать чужих!

      Мне