Год 1941, Священная война. Александр МихайловскийЧитать онлайн книгу.
Брестского укрепленного района. На рассвете 22 июня бойцы и командиры этого батальона под огнем врага все же сумели добраться до своих частично построенных и не полностью вооруженных ДОТов, и сражались там до полного исчерпания боезапаса.
А примерно с полудня первого дня войны в «Красных казармах» угнездился Дулаг-314, личный состав которого в полной готовности ожидал начала войны с польской стороны границы. В настоящий момент этот лагерь использовался германской армией как транзитный. На сборных пунктах в местах уже стихших ожесточенных сражений командование германских полков и дивизий собирало наловленных по лесам и полям советских военнопленных, после чего их пешими этапами по дорогам местного значения гнали на запад, от одного такого лагеря до другого. По пути германские конвоиры беспощадно пристреливали всех, кто ослабел настолько, что не мог идти дальше. Свидетельства о том оставили самые разные люди, в том числе и те, что отнюдь не пылали любовью к советской власти. Среди них был и Сергей Николаевич Сверчков (1898–1955). До войны этот человек служил артистом и режиссером в различных московских театрах. Сдался в плен сразу после начала войны, а с августа 1942 года работал на германское Министерство Пропаганды. После войны остался на Западе, под чужим именем жил в Германии, потом в США, затем вернулся в ФРГ работать на радиостанции "Освобождение" (будущее радио «Свобода»), где стал одним из первых дикторов.
Вот что этот предатель собственного народа писал в своих мемуарах об этапировании советских военнопленных из сборного лагеря под Минском:
«Наконец нас собралось около полутора тысячи офицеров, и рано утром немецкие солдаты построили нас в колонну по четыре и повели через Минск на юго-запад. Первый день был неутомительным, часто давали отдохнуть, а ночевать привели в какую-то тюрьму, где мы были первыми после освобожденных заключенных. Мы находили наспех брошенные лохмотья, газеты, записки. Стены пестрели разными надписями и подписями. Главным образом просьбы передать на волю, что такой-то осужден на пять, на семь, на десять лет и отправляется туда-то и туда-то. Не знаю, доходила ли когда-нибудь такая почта до близких, думаю, что нет, однако люди, видимо, хватались за соломинку. Почувствовав тюремный воздух, наше офицерство стало молчаливее, и всякие политические споры прекратились. Следующие дни переходов делались все труднее, кормили плохо, воду давали редко. Потертые ноги и общая усталость давали себя знать, и появились отстающие, которые больше не догоняли. Я долго не мог поверить, что больных офицеров, которые отстают от общей колонны, пристреливали. Не верил до тех пор, пока сам не стал сдавать и не очутился в хвосте, здесь я видел своими глазами, как немецкий солдат несколько раз ударил прикладом упавшего офицера, а потом приложился… выстрел и солдат спокойно подходит к следующему. Следующий был я, я вскочил. Минуту тому назад, казалось, не было сил совсем, а теперь я зашагал, хотя в глазах были круги…