Сноски
1
Высказывали сомнения в том, что Христофор – лицо реальное; Теодор Бенфей считал его литературной маской Страпаролы. Но Ренцо Брагантини нашел в венецианских архивах упоминание о некоем армянине, знатоке восточных языков (арабского, персидского и пр.), близком друге Джузеппе Трамеццино. Джузеппе, племянник Микеле Трамеццино, издателя «Путешествия», сам был опытным переводчиком с восточных языков (в частности, арабского). Соблазнительно считать этого безымянного армянина-полиглота Христофором, а Джузеппе Трамеццино – тем «дорогим другом», что помогал ему в переводе. См. Cristoforo Armeno 2000, XXVIII–XXXI. Здесь и далее примечания переводчика.
2
При этом перестраивается схема «семь рассказов, по одному в каждый день недели» с мусульманской недели (с субботы по пятницу) на христианскую (с понедельника по воскресенье).
3
Подробнее об источниках «Путешествия» см.: Cristoforo Armeno 2000, XIV–XVI, XXXIII–XXXV; Bragantini 2008, 302–306. Из семи новелл «Восьми райских садов» в «Путешествие» не вошла ни в каком виде лишь пятая (среда), притча о тщетности всех наших устремлений.
4
С очевидным различием в функциях рамки: у Боккаччо действующие лица рамки сами рассказывают вставные новеллы; в «Путешествии» действующие лица рамки создают ситуацию, в которой будут рассказаны вставные новеллы, и уходят из сюжета, а в финале узнают лишь о лечебном воздействии рассказанных новелл, но не об их содержании. Кроме того, «Путешествие» никак не затронула тенденция рафинированной новеллистики (проявившаяся, например, у Фиренцуолы) придавать рамке черты диалога, в особенности платоновского.
5
К. Гинзбург обращается к этому сюжету в знаменитой статье об уликовой парадигме. «Три брата, разумеется, являются носителями охотничьего типа знания (даже если сказка и не называет их охотниками). Этот тип знания характеризуется способностью восходить от незначительных данных опыта к сложной реальности, недоступной прямому эмпирическому наблюдению. Можно добавить, что эти опытные данные всегда подлежат такому упорядочению, которое ведет к порождению нарративной цепочки; в своем простейшем виде эта цепочка может быть сведена к формуле „здесь кто-то был“. Возможно, сама идея рассказа (как чего-то, отличного от заговора, заклинания или молитвы) впервые возникла в сообществе охотников, из опыта дешифровки следов. В пользу такого предположения – разумеется, не поддающегося прямому доказательству – мог бы свидетельствовать и тот факт, что риторические фигуры, на которые до сих пор опирается язык охотника-следопыта: часть, замещающая целое, следствие, замещающее причину, – соотносятся с осью метонимии (организующей для прозаического языка) и полностью исключают ось метафоры. Охотник в этом случае оказался бы