Отпущу свою душу на волю…. Юрий Поликарпович КузнецовЧитать онлайн книгу.
корни подрезал плавник.
«За сияние севера я не отдам…»
За сияние севера я не отдам
Этих суженных глаз, рассечённых к вискам.
В твоём голосе мчатся поющие кони,
Твои ноги полны затаённой погони.
И запястья летят по подушкам – без ветра
Разбегаются волосы в стороны света.
А двуострая грудь серебрится…
Так вершина печали двоится.
«Завижу ли облако в небе высоком…»
Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком —
Одно уплывает, одно засыхает…
А ветер гудит и тоску нагоняет.
Что вечного нету – что чистого нету.
Пошёл я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко…
И поле широко, и небо высоко.
«Когда я не плачу, когда не рыдаю…»
Когда я не плачу, когда не рыдаю,
Мне кажется – я наяву умираю.
Долины не вижу, былины не слышу,
Уже я не голосом родину кличу.
И червь, что давно в моем сердце скрывался,
Залетному ворону братом назвался.
Он выгрыз мне в сердце дыру с голосами,
А ворон мне вырвал глаза со слезами.
Но червь провалился сквозь камень
безвестный,
Но ворон разбился о купол небесный.
А больше ко мне не укажет следа
Никто… никогда…
«Когда песками засыпает…»
Когда песками засыпает
Деревья и обломки плит, —
Прости: природа забывает,
Она не знает, что творит.
На полпути почуяв пропасть
И дорожа последним днем,
Прости грядущего жестокость:
Оно придет, а мы умрем.
Авось
Есть глубинный расчет в этом слове
мирском,
Бесшабашность и мудрость с запечным
зевком,
Свист незримой стрелы, шелестенье в овсе,
Волчье эхо и весть о заблудшей овце,
Русский сон наяву и веселие риска,
Славный путь напролом и искус Василиска.
На авось отзывается эхо: увы!
Сказка русского духа и ключ от Москвы.
«На Рязани была деревушка…»
На Рязани была деревушка.
В золотые глубокие дни
Залетела в деревню кукушка —
Скромный Филя возьми да взгляни.
А она говорит: – Между сосен
Полетаем, на мир поглядим
И детей нарожаем и бросим,
На край света с тобой улетим.
О дороге, о жизни, о смерти
Поведём мы потешный рассказ.
Будут слушать нас малые дети,
Мудрецы станут спорить о нас. —
Думу думал Филипп – что