Царь и царица. Владимир ГуркоЧитать онлайн книгу.
опубликовано в советские времена. Оно содержало ряд секретных сведений о поставках вооружений и т. п. Вместе с тем в нем Гучков резко критиковал царское правительство: «Ведь в тылу идет полный развал, ведь власть гниет на корню. Ведь как ни хорошо теперь на фронте, но гниющий тыл грозит еще раз, как было год тому назад, затянуть и ваш доблестный фронт, и вашу талантливую стратегию, да и всю страну в то невылазное болото, из которого мы когда-то выкарабкались со смертельной опасностью. …Мы в тылу бессильны или почти бессильны бороться с этим злом. Наши способы борьбы обоюдоострые и при повышенном настроении народных масс, особенно рабочих масс, могут послужить первой искрой пожара, размеры которого никто не может ни предвидеть, ни локализовать. Я уже не говорю, что нас ждет после войны. Надвигается потоп, а жалкая, дрянная, слякотная власть готовится встретить этот катаклизм теми мерами, которыми ограждают себя от хорошего проливного дождя: надевают галоши и раскрывают зонтик»{53}.
Об имеющихся связях между А.И. Гучковым и генералом М.В. Алексеевым имеются сведения в дневниках и воспоминаниях М.К. Лемке. Так, например, в записи от 12 февраля 1916 г. он указывал: «По некоторым обмолвкам Пустовойтенко мне начинает казаться, что между Гучковым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор, которому не чужд Михаил Савич[3], а также еще кое-кто»{54}.
Генерал А.И. Деникин определенно утверждал, что борьба «Прогрессивного блока» с царским правительством находила, «несомненно, сочувствие у Алексеева и командного состава». Речи В.В. Шульгина и П.Н. Милюкова 1 ноября 1916 г. в Государственной Думе, свидетельствовал он, «читались и резко обсуждались в офицерских собраниях». Один «видный социалист и деятель городского союза» говорил генералу Деникину, что, побывав впервые в армии в 1916 г., он был поражен, «с какой свободой всюду, в воинских частях, в офицерских собраниях, в присутствии командиров, в штабах и т. д., говорят о негодности правительства, о придворной грязи»{55}.
Как свидетельствовал тот же М.К. Лемке, в позиции М.В. Алексеева отражался необъяснимый паралич воли, поразительный разрыв между пониманием и действием, неспособность взять на себя подлинную ответственность за государственные дела. Так, в беседе Лемке с Алексеевым и Пустовойтенко еще в марте 1916 г. последние, излагая свою точку зрения на положение вещей и их дальнейший ход, говорили, по сути дела, лишь о покорности судьбе. «Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением», говорил Алексеев, но все же «я вот счастлив, что верю, глубоко верю в Бога… Страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой Божьей помощи…»
«Армия наша, – продолжал он развивать свою мысль, – наша фотография… С такой армией в ее целом можно только погибать… Россия кончит крахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломать… Вот тогда мы… поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и тряпками».
Дневники и документы из личного архива Николая II. Мн., 2003. С. 353–354.
Имеется в виду Пустовойтенко.