Исцеление нелюбви. Вероника ВоронинаЧитать онлайн книгу.
Он много лет страдал от шизофрении. Слышал голоса, но это бы еще ладно, если понимаешь, кого слушать стоит, а кого нет. Хуже всего было остро проживать все несовершенства мира, мелкие и крупные. Быть настолько ранимым, тонкокожим, что жить просто больно. И сам мучаешься, и близких изводишь.
Помню, я подумала тогда: это врачи ставят диагнозы, вешают ярлыки – повесишь ярлык, придумаешь чему-то название и как будто легче, как будто взял под контроль, защитил от беды и боли. А когда ты внутри своей беды или боли – необязательно именно шизофрении,– тебе все равно, как она зовется и вообще есть ли этому название, тебе просто невероятно больно жить.
Я очень хорошо понимала Рустама, хоть у меня и нет шизофрении. Необязательно нужен диагноз, чтобы знать, как это, когда «жить больно» просто потому, что постоянно ударяешься об острые углы несовершенного мира. Экзистенция повседневной жизни – она такая.
– А когда сидел на таблетках, – продолжал Рустам, – ощущал себя овощ-овощем и не чувствовал вообще ничего. Разве это жизнь?! Я так устал от всего этого, – он глубоко вздохнул. И столько искренности и простоты было в его голосе, что я верила каждому слову.
А потом в нем что-то щелкнуло. Другой бы руки на себя наложил или запил от такой жизни. А Рустам все бросил, ну вот совсем все – в том числе лекарства и семью, – и уехал в другой город, совершенно незнакомый. Начал все с начала. Даже имя прежнее оставил позади – сменил документы.
Помню, я подумала: какой прекрасный своей архаикой способ обмануть болезнь. Или даже саму судьбу.
– И вот, – продолжал Рустам, и я видела в зеркале заднего вида, что глаза его радостно зажглись, – можете не верить, но это помогло!
Все у него с тех пор наладилось. Голоса ушли, как и тяжёлые проявления болезни. Без таблеток. А самое главное: перестало быть больно жить. Сохранилась только чувствительность к миру, тонкокожесть. Благодаря которой он и разглядел мою "ведьмачесть". А что конкретно там, в другом городе, произошло, как именно он исцелился, даже в какой город уезжал – загадка! Так и не сказал, лишь молча улыбался весь остаток пути.
* * *
Эта история очень понравилась мне. Чудесный пример личного исцеляющего мифотворчества, помогающего воспротивиться беде, исправить сломанное. Я храню ее в сердце уже много лет. Не знаю, как насчет конкретных фактов, но она обязательно должна быть правдой-преправдой на самом глубинном уровне, на уровне души.
Я стремлюсь к тому, чтобы мои рассказы тоже несли в себе силу исцеления. Конечно, в действительности реальность совсем другая. Но сама эта идея – take a sad song and make it better1 – изумительно хороша как цель, как высший смысл текста.
Думаю, я чем-то похожа на того таксиста. Не шизофренией, нет. Его стремлением к исцелению: стремлением выйти из темноты к свету, сказать «нет» горю, скорби и «да» большому и маленькому счастью в любом его проявлении. Нежеланием мириться с плохими обстоятельствами.
И я тоже, как Рустам, иногда рассказываю истории, через которые стараюсь протянуть руку помощи. Себе – и читателю.
ГОРЬКАЯ РЯБИНА
Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,
Головой склоняясь до самого тына?
А через дорогу, за рекой широкой
Так же одиноко дуб стоит высокий…
Эту песню Надюша впервые услышала от бабы Кати. По совпадению у их подъезда лишь одна-единственная рябина и росла. То ли от такой наглядности, то ли от подрагивающего старческого голоса становилось горько до слез, комом подкатывавших к горлу. Девочка называла эту песню “Горькая рябина”.
В начале восьмидесятых Наде было пять, а бабе Кате за восемьдесят – ровесница века.
…Как бы мне, рябине, к дубу перебраться?
Я тогда б не стала гнуться и качаться.
Тонкими ветвями я б к нему прижалась
И с его листвою день и ночь шепталась…
Годы спустя Надя узнала о молодости бабы Кати. Тогда еще никакая не баба, а просто Катенька вышла замуж в 1917 по большой любви. Но с началом Гражданской войны ее Пашенька ушел на фронт и не вернулся. Всего год они были вместе. Больше Катерина замуж не выходила. Став старше, Надя поняла: баба Катя продолжала горевать по милому своему Пашеньке.
…Но нельзя рябине к дубу перебраться.
Знать, ей, сиротине, век одной качаться.
Каждый раз в звуках “Рябины” взрослая Надя слышит то, что бездумно ощущала в детстве: похоронный плач – историю женщины, потерявшей возлюбленного. “Гнется и качается” она, конечно, от горя. А “широкая река”, без сомнения, та самая, что разделяет в сказках и преданиях тот и этот свет.
Вскоре после гибели мужа Катерина, трудившаяся на ткацкой фабрике, получила серьезное увечье: рука попала в станок. Кость срослась неправильно, и работать как прежде молодая женщина уже не могла.
Родственники – семья младшей сестры – взяли ее, как говорилось, “на иждивение”.
Цитата из песни группы «The Beatles» «Hey Jude», в переводе с английского – «возьми грустную песню и сделай ее лучше».