Смерть пахнет сандалом. Мо ЯньЧитать онлайн книгу.
прибывшего из провинции Цзинань Юань Шикая и примчавшегося из Циндао Клодта возлежит в гостевом доме при управе и покуривает опиум. Дождусь, пока Юань и Клодт укатят, еще раз нагряну в управу с собачатиной. Пусть только я увижу его, а там придумаю, как заставить его смиренно выслушать меня. Тогда уже не будет начальника Цяня, будет лишь старший внучок Цянь, который будет вертеться, как мне захочется. Больше всего я боюсь, батюшка, что тебя затолкают в арестантскую повозку и отправят под конвоем в столицу, и случится, как говорят, то, когда «умер единственный сын у старухи, а дядюшки нет»[15]. А если казнь будут проводить в уезде, то у нас будет на них управа. Сделаем козлом отпущения какого-нибудь нищего. Как говорится, украдем балки и заменим на бревна. Пусть слива засыхает вместо персикового дерева. Хотя вспомнишь, батюшка, как ты бессердечно к матушке относился, так мне не следовало бы спасать тебя ни в первый раз, ни во второй, ни в третий, а давно позволить тебе упокоиться, чтоб поменьше ты причинял женщинам горя. Но ты, в конце концов, отец мне. Нет неба, нет и земли, без курицы не будет и яйца, нет любви, нет и пьесы. Не будь тебя, не было бы и меня. Прохудившуюся одежду можно поменять, лишь отца не поменяешь. Вот впереди Храм Матушки-Чадоподательницы, поспешу-ка я обнять ноги Будды. Коли нездоров, обращаешься к врачу. Войду и попрошу Матушку-Чадоподательницу явить чудодейственную силу, спасти и сохранить тебя, обратить несчастье в удачу, вырвать тебя из когтей смерти.
В Храме Матушки-Чадоподательницы темно и гулко, в глазах помутилось, кромешная тьма. Лишь бьется о балку большая летучая мышь, а может, и не летучая мышь вовсе, а ласточка. Точно: ласточка. Глаза понемногу привыкли к темноте храма, и я увидела перед статуей Матушки-Чадоподательницы десяток развалившихся на полу нищих. От вони мочи, испускаемых газов и еще какой-то дряни меня чуть не вытошнило. Матушка-богиня, в чем-то ты, видать, провинилась, раз тебе приходится оставаться под одной крышей с этой стаей диких котов. Они потягивались, подобно змеям, выходящим из состояния оцепенения ранней весной, поочередно разминали закоченелые конечности, потом лениво один за другим встали на ноги. Их вожак Чжу Восьмой – с проседью в бороде, с воспаленными кругами под глазами – состроил мне гримасу, сплюнул в мою сторону и заорал:
– Вот беда, неразбериха, глаз открыл, а тут крольчиха!
По его примеру и остальная шайка стала плевать в мою сторону и галдеть, как попугаи:
– Вот беда, неразбериха, глаз открыл, а тут крольчиха!
Мне на плечо молниеносно вспрыгнула мохнатая краснозадая обезьяна, напугала меня так, что чуть душа в пятки не ушла. Не дожидаясь, пока я приду в себя, эта тварь запустила лапу в корзинку и выудила из нее собачью ногу. Через мгновение она снова сидела на свечном столике, еще миг – и она перемахнула на плечо Матушки-Чадоподательницы. Пока она прыгала туда-сюда, железная цепь у нее на шее звенела, хвост, как метла, поднимал слои серой пыли, от которой в носу засвербело. «Апчхи!» Чтоб тебя, обезьяна вонючая,
В поговорке-иносказании слово «дядюшка» созвучно «спасению».