Хайдеггер и «евреи». Исследование феномена. Жан-Франсуа ЛиотарЧитать онлайн книгу.
всем – некоторому нечувствительному секрету. Кант пишет о возвышенном, что оно есть «духовное чувство». С формами представления катастрофа касается природы, тех знаков, которые, как считается, она нам подает.
В отличие от вкуса, который возможен лишь постольку, поскольку природа, и внутри, и вне духа, зашифровывает себя в формах и хороших «пропорциях», возвышенное ничем не обязано ни какому бы то ни было зашифрованному письму, ни некоему «sensus communis». Плоть мира запретна, божественное потворство или сговор sensorium и sensibile. Смятением из-за ее отступничества и является возвышенное, отступничества, которое не может быть почувствовано через айстесис, а только через пафос. Бесчувственная страдательность, тем самым анестезия, но такая, которая оставляет душу открытой к более «древней» аффектации, нежели данное природой, и с которой никакое подражание формой или фигурой не сравнится. «Тот другой, незабываемый доисторический персонаж, – пишет Фрейд, – с которым никому потом не удастся сравняться». Мысль не может сравняться путем представлений (незабываемым из-за своей доисторичности Другим, и именно этому незапамятному отрыву и были подвержены всегда письмо и искусство, вся разница в том, что Софокл и Расин могли, а Беккет не может вывести его на сцене в формах и сообразно правилам.
Жан-Франсуа Лиотар.
Жан-Франсуа Лиотар (1924 – 1998) – французский философ-постмодернист. Он определил постмодерн как кризис метанарративов (великих проектов).
Лиотар ввел в философию новые понятия: «умолчания» и «забвения». Эти понятия, смыкаясь с мотивом непредстаимости и вниманием к возвышенному, определяют то поле, в котором Лиотар разворачивает распрю Хайдеггера и «евреев».
Уж что-что, а это Адорно понимает. Он отлично понимает, что если сегодня искусство производит прекрасное, то оно производит китч. Что ему запрещена даже подлинная аутентичность, что она служит поводом лишь для некоего «жаргона», если верно, что Другое не может себя аутентифицировать, поскольку не имеет идентичности, такого ауто-, которое могло бы «предстать» в виде тезиса.
Важно, очень важно помнить, что никто не способен – письмом ли, живописью или чем-то еще – претендовать на истинное свидетельство и сообщение – быть «ровней» – о возвышенной аффектации, не оказываясь из-за самой этой претензии виновным в подлоге и самозванстве. Возвышенное не производится, не «проектирует» себя, оно проезд случается. Искусство искусственно, оно строит свое представление. Искусство не может быть возвышенным, оно может «производить» возвышенное, каковое ничем не лучше, нежели прекрасное, а разве что смешнее. Что касается тезиса, поза.
Свидетельствовать же искусство может не о возвышенном, а об этой апории искусства и его муках. Оно не говорит несказанного, оно говорит, что не может этого сказать. «После Освенцима» необходимо добавить еще один стих к истории забвения благоговейной отрешенности у лесного костра. Я не могу