Шепот дневного сна. Роман НазаровЧитать онлайн книгу.
там действительно были мои знакомые, несколько человек (но как их звали?) – и я спросил, как пройти к вокзалу, мне не задумываясь ответил один усатый тип, что нужно идти, держа ориентиром вон тот киоск, «а за ним то, от чего удаляются со звуком».
И снова северным блеском окутала меня тоска: карты – созвездия Ориона, Льва, Змееносца и прочие, прочие, совсем невероятные, которых никто никогда не видел… Стоп! Здесь есть карты не только видимой, реальной, но и невидимой, невозможной и, значит, несуществующей Вселенной. Туда не добраться даже… даже нуль-транспортировкой – таким фокусом окутала меня та самая пропасть, теперь недоступная: продавца не было, киоск закрыт, очевидно, все ушли на вокзал, к которому уже подползала длинная электрическая змея, наезжая на ту, предыдущую, и превращаясь в нее. Не долго думая, я поднялся на перрон и сел в совершенно пустой вагон, а внутри него, свисая с потолка, качался бумажный макет советского космического корабля. Некоторое время я пытался его достать, подпрыгивая, и однажды, слегка коснувшись упругой обшивки, я увидел, что это не корабль, а плечо мальчика – он, просыпаясь, встряхнул головой, разогнувшись, огляделся: вечерний лесной запах тут же накрыл его, приближалась теплая ночь. Стоя у реки с оголенным окровавленным плечом, которое успел расчесать, пока спал, он глядел на противоположный берег, удаленный от его глаз огромным фантастическим расстоянием – иногда он мог так смотреть, словно через большой перевернутый телескоп.
Лают бешеные собаки
…Были фрагменты. Из фрагментов состоит жизнь, из них собирается целое «я», строится видимый хаос, выстраивается неожиданная формула. В цепи я специально нашел первое звено, первый фрагмент: бегут по улице собаки, и у каждой на спине белой краской написаны слова: «демократия» – у одной, «монархия» – у другой, «либеральная» – у третьей, «коммунизм» и т. д. Собаки пока не бешеные, собаки ожидают…
…Сначала было как фрагментами; я помню, сидим на кухне за столом, напротив меня – женщина, и я что-то говорю ей – о чем? господи! О чем я говорил – шея свинцом налилась, не то пьян, не то спать хочу, и уверен, что все идет хорошо, все так и должно быть, и когда вот-вот назревает – может, мне только кажется, что я нравлюсь ей, вот тогда она вдруг говорит: так хочется положить голову тебе на плечо.
И эта боль, эта счастливая боль в сердце, так что боюсь двигаться, боюсь дышать, – она проходит, я заставляю ее исчезнуть. Я смотрю на мою девочку, женщину, подарившую мне улыбку, может быть, это ложь, и я не так понял, вообще, по ее глазам ничего не понять, и приходится верить словам, верить жестам, верить хитрости; верить нежным рукам, а когда они ложатся мне на плечи, касаются спины – так что сладкая дрожь – не просто удовольствие, а странное удовольствие власти над реальностью: то есть вот ее движения, вот мои движения – это все, что есть, что возможно, что неизбежно. И грезится