Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности. Наталия ЛебинаЧитать онлайн книгу.
продавцов, столов-саморасчета в общепите, трамваев без кондукторов и практикой «взятия на поруки» мелких хулиганов. Дворовые ворота, к тому же еще и запирающиеся на ночь, можно рассматривать как символ повседневности уходящей эпохи. Ее тем не менее запечатлели в своем когда-то очень популярном «дворовом цикле» композитор Александр Островский и поэт Лев Ошанин. На рубеже 1950–1960-х годов они написали несколько сюжетно связанных между собой песен. Первая, начинавшаяся со слов «А у нас во дворе есть девчонка одна», зафиксировала «уходящую натуру» – дворовые ворота. Так звучал один из куплетов шлягера:
Вот опять вечерком я стою у ворот.
Она мимо из булочной с булкой идет.
Я стою и молчу, и обида берет.
Современному читателю не совсем понятны причины обиды. На первый взгляд может показаться, что герой песни просто хочет булки. Но ситуацию разъясняет припев:
Я гляжу ей вслед:
Ничего в ней нет.
А я все гляжу,
Глаз не отвожу.
Любовная история в интерьере старого городского фонда в исполнении Иосифа Кобзона получила развитие еще в трех песнях. Две из них спела Майя Кристалинская. И вновь Лев Ошанин мастерски использует в тексте антропологический знак уходящего мира:
И все сбылось, и не сбылось,
Венком сомнений и надежд переплелось,
И счастья нет, и счастье ждет
У наших старых, наших маленьких ворот.
Микрорайоны меняли привычные знаковые локации свиданий. Конечно, в связи с переменой места жительства и дружба, и любовь не исчезли, но называть их «дворовыми» становилось явно некорректным. Кстати сказать, «хрущевки» – новый ареал обитания советских людей – нанесли удар и по таким привычным местам молодежных любовных практик, как парадные и лестничные площадки. Их минимализм в «хрущевках» явно мешал интимным контактам вне квартир.
В специфических геолокационных пределах нового строительства появилась и новая система того, что условно можно назвать детский досуг. Известно, что в жизни детей советского города двор играл особую роль. Он становился, по словам современников, своеобразной буферной зоной между семьей и улицей. Так было и до, и после Великой Отечественной войны. Двор и в середине 1950-х годов считался территорией безопасного досуга. И в относительно ухоженных курдонерах, соприкасавшихся с улицами, и в грязноватых проходных «патио», и в сумрачных «колодцах» складывалась сеть неформальных связей, взаимопомощи и взаимозависимости, а главное – «дворовое» братство. Прозаик и переводчик Елена Чижова умудрилась в нежном возрасте социализироваться и в пространстве ленинградских микрорайонов, и во дворе-колодце. В первом локусе дети, как пишет Чижова, «сбивались в мелкие стайки, соответствующие возрасту, так что дружить или воевать приходилось более или менее со сверстниками». Такие правила диктовали свободная планировка и отдельно стоящие жилые корпуса.