Игла в квадрате. Алесь КожедубЧитать онлайн книгу.
уснул и проснулся, только когда Белка остановилась и послышались немецкие голоса и голос деда, который пытался говорить по-немецки, показывал на ногу Белки и повторял: кранк, кранк…
Хромота у Белки была военная. Когда немцы входили в город и началась сильная перестрелка, семья спряталась в погреб. А когда стало тихо, дед поднялся наверх первым и увидел, что Белка в сарае лежит на земле: шальная пуля попала в ногу, чуть ниже груди, в подплечье. С помощью веревок ее приподняли к балкам, и так, на весу, она жила, пока не окрепла. Смотреть на нее Максимке было страшно. А дед не боялся: каждый день смазывал рану чем-то вонючим и бинтовал ногу.
Дед был странный, не такой, как другие. Другие кланялись бы, просились, а дед ворчал: «Что ты щупаешь, пан? Ослеп? Не видишь? Ранена она, кранк, кранк! Пешком драпать надо! Пешедралом!» Немцев было двое около пушки с огромным стволом, но, слава богу, ни один не понимал по-русски, иначе дорого ему обошлось бы такое ворчание. Немцы недоверчиво щупали ногу Белки, она вздрагивала, лягалась. Тетя Маша была глухонемая, но тоже подошла сюда, руками стала показывать стрельбу – пух-пух! – и ранение лошади. Немцы слушали ее с отвращением, но в конце концов отошли с дороги. Телега тронулась…
Маша рассмеялась и ладонью похлопала себя по груди. Считала, что именно она убедила немцев отпустить Белку. Голос у Маши, когда пыталась говорить, был неприятный, мычащий, словно пыталась что-то преодолеть, прорваться, а смех легкий, освобожденный.
Через неделю после начала войны у них поселились три офицера – понравился дом, а когда обнаружили, что постройка в конце огорода – банька, очень обрадовались и сразу приказали Ивану топить печь, а хозяйке – готовить ужин. «Готова баня, – доложил через час Иван незваному постояльцу, – чтоб ты угорел, пан». Ругатель дед Иван был известный. Все опасались его ворчливого языка, который и теперь плохо держался за зубами. Не ворчал он только на Максимку. «Ох, папа, ох, папа…» – повторяла Вера.
Ввалилось несколько человек, орали дурными голосами, обливаясь горячей и холодной водой, пили шнапс, воинственно пели песни. Больше они Ивана не замечали до следующей помывки, ну а Иван дал волю своей ворчливой натуре: «А, пан, ты еще здесь? Скоро, скоро покатите обратно!» – «А если он понимает по-русски?» – говорила Вера. Один из офицеров глядел вопросительно: не понимал, но догадывался, что не похвала звучит из уст мерзкого старика. Однажды даже больно ткнул пальцем в грудь Ивану: «Пу-пу!» – «Ага, пу-пу, – отозвался Иван. – А кто вам баню будет топить, воду в бак носить?» Так он этого немца и называл теперь: Пупу. «Пупу пришел! Пупу жрать хочет!» Особенно его возмущало, что приказали стирать их исподнее белье, хотя дело было нетрудное: три мужика на трех женщин. «Мыло, мыло неси, пан-г…напхан!» – требовал у Пупу, показывая последний обмылок.
Хозяйке сразу приказали готовить обеды и показали на кур, бегавших во дворе. За три первых месяца съели всех кур и полугодовалого поросенка, осталась только Пеструшка, которая несла яйца с двумя желтками – ее спрятали в углу хлева. Немцы были сильно возмущены отсутствием