Дао путника. Травелоги. Александр ГенисЧитать онлайн книгу.
столетнюю соседку звали фрау Шпигель. Сквозь жидкую стенку было слышно, как она поет Шуберта, когда моет посуду.
– Нью-Йорк, – решил я, – реинкарнация Вены.
Первое впечатление оказалось и преждевременным, и верным. Нынешняя Вена – имперская столица без империи: непомерный город для живописной страны, помещающейся на рождественскую открытку.
Подобная ошибка в масштабе отличает и другие города, изменившие истории: Стокгольм, Лиссабон, Петербург, но главный из них – Нью-Йорк. Ни он, ни Америка никогда не верили, что принадлежат друг другу. Жертва мезальянса между Старым и Новым Светом, Нью-Йорк так и остался столицей самого себя. Город, лишенный как генетической, так и кармической зависимости, он сам выбирает, на кого стать похожим и кем ему быть в предыдущем рождении.
Чем дольше я здесь живу, тем чаще думаю, что австрийская утопия не умерла, а переехала. Окончательно я в этом убедился, когда к нам из Вены переехал климтовский портрет Адели, окрещенный с присущей Нью-Йорку скромностью “нашей «Моной Лизой»”. Самая дорогая (из тех, что продаются) картина изображает утонченную до болезненности деву с прозрачным лицом и изломанными руками. Климт видел в ней новую Венеру, а вышла старая Европа, умирающая от пресыщенности. Ее худое тело укутывает шлейф прежних увлечений, убранный символами полузабытых вер и царств – Крит, Египет, Византия, Габсбурги. Влюбившись в эту декадентскую икону, Нью-Йорк решительно вступил на тропу войны за австрийское наследство, покупая его по одной картине за раз.
Галльские радости
Дижон
Впридорожном сортире не было унитаза.
– Не Америка, – подумал я.
Но стоило закрыть дверь, как из вделанного в стенку динамика раздался мелодичный шепот Азнавура, которого даже сюда транслировало парижское “Радио Ностальжи”.
– Не Америка, – опять подумал я.
На самом деле тут была даже не Европа. В этой глубокой провинции Франция оставалась самой собой – страной, счастливо сдавшейся виноградникам. Решительно захватив Бургундию, они обнимали дома с погребами, тесно обступали телеграфные столбы, крепко сжимали дорогу, выкраивая лишний метр у асфальта. Лучшая лоза жила за высокой оградой. Путь к ней преграждали ворота с адресом, который до этого я встречал лишь на этикетках в той части магазина, куда забредал по ошибке.
Одни знатоки ценят в вине вкус, другие – аромат, третьи – год, и все – цену. По-моему, все это глупости. Качество вина определяется радостью и делится на стаканы.
Первый служит прологом. Он отрезает день от праздника: пригубив, ты уже по ту сторону. Кто-то отпустил вожжи, и теперь время работает на тебя. С каждым глотком и минутой дух приподнимается над телом. Не отрывается, как с водкой, а неспешно парит. Второй стакан ставит дух на ноги, прибавляя языку уверенности, а сердцу благодарности. Третий включает душевность. И тут – на благодушии – пора остановиться, чтобы