Отрада. Татьяна СоломатинаЧитать онлайн книгу.
мидию. Все пальцы в мелких выбеленных порезах. Я расту в морской воде. За меня никто не боится. Я научилась плавать раньше, чем ходить и говорить.
– Ваша девочка слишком много время проводит в воде. Шо?.. Я говорю вам, ваша девочка слишком много время проводит в холодной воде! Шо?!. Выньте ребёнка из воды, говорю вам! Нет, ну шо такое, а? Юра, я скажу вашей жене, куда вы смотрите вместо ребёнка, и вы больше никада не будете видеть!
На моей Шестнадцатой все друг друга знают. Я принесла домой корнерота в огромном пакете с морской водой и выпустила его в аквариум с маленькими пресноводными рыбками.
– Вот точно так же к Заруцким приехал Николай Иванович немного погостить, а они умерли все в том году. Тоже был неудачный опыт, а вы ребёнка ругаете! – резюмирует сосед.
Я долго плачу, потому что мне жалко корнерота и рыбок, а Заруцких не жалко, потому что не мой неудачный опыт.
Шестнадцатая, и розовый куст, и виноград «Лидия», невкусный, сопливый, дед из него делает вино. Огромные десятилитровые бутыли, сверху по пробке обмазанные пластилином. На тёплом пластилине остаются отпечатки пальцев, если надавить. Я подрастаю, и в моём бездумном акациевом солёном языке появляется акцент цветущих свечек.
Мой одесский язык – язык каштанов за окнами. Проспект Мира 34, угол Чкалова. Центр Шестнадцатой Вселенной сменяется центром города.
– Таня, какие кактусы? Они здесь не выживут. Кактус любит пустыню. Не потому, что нет воды, а потому что солнце. И хотя у нас в очередной раз нет воды не только после двенадцати ночи, а в очередной раз всегда, но у нас никогда нет солнца из-за этих каштанов. Скажи спасибо папе. Он – гуманист. Он не может поливать живое соляркой, как все. Он даже права не смог получить, хотя дедушка купил нам машину. Теперь дедушка ездит на нашей машине, потому что твой папа пугливый гуманист! Так что можешь посадить бегонию, она может жить в темноте, как твой папа.
Налево из подъезда я хожу в сто восемнадцатую «привозную» школу. Из нашего адреса – Проспект Мира угол Чкалова – можно сразу выйти на Воровского. У нас тройной проходной двор.
– Детка, как жаль, шо ты не еврейка! Такая чудесная девочка – и не еврейка! Отличница, красавица и не еврейка! Ты бы могла выйти замуж за нашего внука, када вырастешь, но даже када ты вырастешь – ты не будешь еврейка! Это так нехорошо! Еврей может спать с русской, но он не может жениться на русской! Сёма, шо ты меня одёргиваешь, ради бога?! Она уже взрослая, у неё уже пионэрский галстук! Такая хорошая девочка, умница, жаль, шо не еврейка, вы с Эдиком такая прекрасная пара, как жаль!
Мой одесский язык – широкий мраморный подоконник, прохладный в самую липкую жару. Ранним утром быстро-быстро по Долгой, но уже не по улице, а просто по долгой улице Чкалова. Карла Маркса, Ленина, Пушкинская, туберкулёзная улица Белинского, венерический переулок Веры Инбер, бесконечная лестница – и ты на Ланжероне. Тут белые шары, вернее, они – там, а ты купаешься тут, потому что тут в море есть заветный камень. Летним днём о нём знают все. Ранним осенним утром – только ты.
Вверх бесконечнее, чем вниз. Но ты