Гормон радости. Мария ПанкевичЧитать онлайн книгу.
конвой будет забирать подследственных и развозить по судам.
Минус «собачника» – нечеловеческие условия, в которых женщины ждут часами. Тесное подвальное помещение прокурено до рези в глазах. Параша не огорожена, но принято просить – подержи куртку, прикрой меня. Сложно поссать на глазах у сорока человек, особенно первое время. Бывает, набивают и больше, стоишь часа четыре, как в метро в час пик. Из камеры спускают утром, а поднимают к отбою, устанешь, замерзнешь, перенервничаешь, но и впечатлений наберешься.
Плюс «собачника» в том, что можно пообщаться с женщинами из других камер, узнать новости и сплетни. Главное, как Петруха говорит, – самой языком не ляскать. А то трубки потом вылетают. Мусора-то тоже не дремлют, подсаживают сук своих слушать. Вокруг жужжание, истерический смех. Еще только восемь утра, а Аня уже держится за виски. Она никогда не пробовала наркотики. На свободе осталась шестнадцатилетняя дочь, и ей за нее жутко. Девочка не старше ее дочи рассказывает, как за полгода сожгла вены таблетками от кашля. Неужели этим лярвам ничего не страшно? Ее дочуня в спорте, слава богу. Может, пронесет?
Как можно спокойно слушать такие разговоры?
«Знаешь, когда мы собирались за говном, включали песню Эминема – ну ту, где он орет своей матери: “Иди на хуй, мама, ты сука…”»
«Мать моя тем сроком приехала на длительное свидание на зону в Чувашию. Привезла сумки еды с собой, в том числе ананас. Чувашские цирики его в руках покрутили и говорят: “Мы цветы в горшках не принимаем!” Мама аж заплакала, так меня порадовать хотела!»
«После объебоса как-то раз деприло сильно. Я схватила нож и сильно разрезала себе руку. Кровь льется, рука повисла. Мама спрашивает: “Ты пьяная? Под наркотой?” Я говорю: “Нет, я упала”. Если бы она меня тронула или нагрубила мне, я бы ее убила. Мне было бы пох, что она – моя мама…»
«Едем на машине в ЗАГС, я в свадебном платье – и тут меня кумарить начинает. Говорю жениху: “Давай я сейчас быстро съезжу и вернусь”. Он отвечает: “Уедешь сейчас – можешь не возвращаться”. Все собрались уже, ждут – гости, родители. Я подумала – еще заблюю все, на хрен. Позвонила, намутила, прямо в платье поехала к барыге, все сделала, звоню вечером жениху: “Так я приеду?” А он: “Нет, уже не надо”. После этого я легла в нарколожку. Год лечилась, щас только шмаль курю и иногда диски ем…»
Вечером измученную Анну снова закрывают в «собачнике». Теперь надо ждать обыска. Перед глазами стоят лица мужа и младшей. Она умничка, не плакала, сказала: «Мама, это неправда, я знаю. Все будет хорошо!» Немножко похудела, под глазами синяки – да и сама-то не лучше. У Эдика голова трясется, а ведь ему и пятидесяти нет. Кричит: «Что тебе привезти?» Судья отказалась слушать, хотя я просила, допросите того, того, все скажут: подставили бывшие работодатели. Бесполезно. Решили посадить.
Хорошо, конвой передал дочке Петрухину открытку; хотя запрещено, а видели парни, что ничего такого, просто следователь почему-то запрещает свидания уже второй год. В колонии, говорит, увидитесь. Там кафе есть. Надо было о семье думать, когда преступление совершали.
Бабы