Мертвецы и русалки. Очерки славянской мифологии. Дмитрий ЗеленинЧитать онлайн книгу.
только не умилостивит Бога, а напротив, прогневает его»[14]. Вместо поминок по самоубийцам и скоропостижно умершим делают тайно большие пожертвования на литье колокола; колокол вызвонит милость у Бога несчастному[15]. А по другим, удавленников можно поминать только однажды в год, и именно: сыплют на распутья каких бы то ни было зерен для клевания вольным птицам[16].
В Пермской губ., во время поминок, приготовляют для покойных родственников особый обед: хозяева расставляют на стол разные яства и напитки, а сами уходят в другое помещение молиться; при этом скоропостижно умершие родственники, утонувшие и сгоревшие, не лишаются общего угощения, но так как они не достойны сидеть за общим столом, то для них кушанья ставятся под стол, и не все, а только некоторые[17].
Для сравнения отметим также этот чувашский обряд: помянувши всех своих родственников по именам, чуваши наконец поминают камалзыр зиле, т. е. таких умерших, которых некому помянуть, или же таких, которые умерли неизвестно где. В память таких лиц отломленный кусок, вместо того чтобы положить его в чашку (что считается неудобным – мешать его с своими родными), выбрасывают из двери на двор, говоря: «Даю безродным: ешьте, пейте и будьте сыты!»[18]
У татар Нижегородской губ. самоубийцы лишаются поминовения, так же как и погребения[19].
Ниже мы встретимся с двумя особливыми видами поминовения заложных: а) на могилы их проходящие мимо кидают ветви и разные иные вещи (§ 11), б) в Семик веселятся в честь заложных на местах существовавших прежде убогих домов (гл. 4). Оба этих способа поминовения заложных связаны с особым способом их погребения (гл. 3), почему они и рассматриваются нами ниже.
§ 4. Заложные покойники доживают за гробом свой век, т. е. положенный им при рождении срок жизни, прекратившейся раньше времени по какому-нибудь несчастному случаю. Это народное воззрение ясно вытекает и почти с необходимостью предполагается из всего того, что мы знаем о заложных из уст народа. Но прямые свидетельства о том наших источников недостаточно определенны.
«Як вмре чоловик своею смертью, то иде або на небо – в рай, або в пекло, до чорта. А хто повисытся, або втопытся, той на небо нейде, а ходыть соби по земли… Бо его Бог не клыче, то вин и ходыть, пони не прыйде ему час, значится»[20].
Сын спрашивает своего повесившегося отца: «Батьку, скажитько вы мени, що то таке, що вы мертвый, а йисте мясо?» – «Так меня треба, бо я своею смертью не вмер, мени еще жыты треба»[21].
Определеннее свидетельствуют об этом воззрении данные этнографии якутской и бурятской (§ 17 и 18), а также следующее поверье полуобрусевшей мордвы села Оркина Саратовского уезда: «Умерших скоропостижно, опившихся, утопленников и самоубийц жители села Оркина хоронили далеко от села, в лесу, в Самодуровском овраге, в ущелье между двумя круто спускающимися горами. Мордва боится теперь ходить туда в одиночку, так как похороненный там „убивец” бродит по лесу и пугает народ
АГО. XXIX, 77, рукопись Ф. Дягилева 1889 г. Тут есть некоторое сходство с ставровскими дзядами у белорусов, когда поминальное кушанье также ставится под стол. В Диспенском уезде, в седьмую неделю по Пасхе справляются так называемые «стаурусские дзяды», иначе называемые «Семка». Последнее название тождественно великорусскому «Семик»; первое же нужно перевести: «поминки в честь Ставра». По местному преданию, поминки совершаются в честь погибших собак богатыря, князя Бай или Буй; имена собак были Стауры и Гауры. Бай жил будто бы около города Дриссы. Ночью, кончая пир, белорусы прежде бросали остатки кушаний в огонь и призывали при этом мнимые души погибших собак «Стауры-Гауры». Теперь, перед началом ужина, старик или отец семейства берет со стола часть кушанья и ставит под стол; спустившись со скамейки так, чтобы лицо его было в уровень с кушаньями, он говорит: «Стауры-Гауры, гам, приходите к нам!»
Там же. С. 19.