Бегущий Орёл, дева-воин. Джеймс Уиллард ШульцЧитать онлайн книгу.
ж, ты можешь попробовать, ты и младшие. Если ты справишься с другой работой так же хорошо, как и с завтраком, я думаю, что нам не придется обращаться за помощью к нашим родственникам, – сказал Утреннее Перо.
Мать Отаки лежала на лежанке, улыбаясь и вытирая слезы с глаз.
– Я плачу, потому что я так счастлива, – сказала она. – Я боялась за нашу дочь, я боялась, что она станет никчемным человеком, но она нашла себя. О, я счастлива этим утром, даже несмотря на то, что я больна!
Отаки ничего не сказала, даже ни разу не улыбнулась и продолжала работать в вигваме, так, словно делала это всегда. Но в тот вечер, когда мы снова сидели на холме, откуда открывался вид на лагерь, она воскликнула:
– О, брат! Как я ненавижу эту женскую работу! Как я её ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!
И она снова долго плакала.
Но никому другому она не высказала ни малейшей жалобы. Глядя на то, как она занята своей работой в вигваме и уговаривает своих братьев и сестёр внести свою в неё лепту, можно было подумать, что ей все это нравится. Лагерь был более чем удивлен внезапной случившейся с ней переменой. Одни хвалили её, другие насмехались и говорили:
– Ха! Итак, девочка-которая-хотела-стать-мальчиком делает то, чего, как она всегда говорила, никогда бы не сделала! Ха! Она будет прекрасной хозяйкой в вигваме!
Женщина-журавль, мать Волчьих Глаз, мальчика, которого я поколотил за то, что он отобрал лук у Отаки, говорила о ней хуже всех. Она стояла рядом и наблюдала за работой Отаки, а потом переходила от вигвама к вигваму и отпускала самые разные язвительные замечания о ней и её работе. И однажды я заметил, что Волчий Глаз смеётся над ней, называя её никчемной работницей, грязной прислугой в вигваме, и я набросился на него, ещё раз хорошенько поколотил, и он в слезах отправился домой.
Верная своему обещанию, моя мать помогала Отаки всем, чем могла. Прошло несколько месяцев, и наступило лето. Зима пришла и ушла, и с появлением молодой травы всем нам стало очевидно, что Отаки была едва ли не лучшей хозяйкой в лагере, насколько ей хватало сил; конечно, она ещё не умела выделывать толстые шкуры бизонов, но у нее получались прекрасные, мягкие шкуры оленей, толсторогов и даже вапити, из которых шили одежду и мокасины; и мокасины, которые она шила для своей семьи, были хорошо сшиты, а для её отца – красиво расшиты разноцветными иглами дикобраза. И ни у одной женщины в лагере не было большего запаса жирного вяленого мяса, пеммикана и сушёных ягод.
И во всем лагере я один знал, как она ненавидит всё, что делает, как ей хочется закинуть за спину чехол с луком и снова скакать верхом и охотиться со мной на равнинах. После каждой охоты я разговаривал с её отцом и со своим; она заставляла меня рассказывать ей все об этом, и, о, как же сияли ее глаза, как учащалось дыхание, когда я рассказывал о каком-нибудь захватывающем приключении, которое у нас было с сердитым старым гризли, а иногда и со случайно встреченным военным отрядом врага.
Больше всех остальных женщин в нашем лагере Отаки была известна своим большим интересом к нашим воинам. Когда