Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости. Филипп ДзядкоЧитать онлайн книгу.

      Участие в смысле. Предисловие Ольги Седаковой

      Я с опаской начала слушать подкаст «Отвечают сирийские мистики». Сообщить в непринужденных беседах об опыте такой жизни? Не говоря о ее хронологической и географической удаленности от всех наших вопросов – но об опыте жизни затворников и созерцателей, о школе совершенно особой сосредоточенности, о таком призвании к иному, ради которого человек готов оставить всё… Что в обиходе нашего современника может отозваться на это? Хочет ли он такого? И еще одна трудность: этот редкостный опыт заключен в древних письменных источниках, главные слова в которых так трудны, что требуют разгадки. А для этого необходимо не просто множество познаний особого рода, но глубокое участие в их смысле. И еще: необходима перемена самого отношения к слову. Приведу слова Максима Калинина, «ответчика» за сирийских мистиков, переводчика и толкователя этих необъятных слов: «воспринимая слова не как исчерпывающее и легкодоступное описание стоящей за ними реальности, а как дорожные знаки». И здесь мне хочется вспомнить размышление о природе языка, принадлежащее философу Владимиру Вениаминовичу Бибихину: оно удивительным образом обосновывает именно такое восприятие слова как первое. «Древняя шумерская идеограмма слова, имени – стрелка. В указывании суть имени, имя чистое указывание… ‹…› Язык не там, куда он послал, а в самом движении посылания»[1]. Можно ли надеяться, что слушатель согласится на такое восприятие слова? что он готов к нему? Или он ждет, что ему и это переведут в готовую и подручную «информацию»? Вот «информации» о сирийских мистиках я и боялась. Я боялась, что всё привычным способом будет переведено на «современный» язык, на котором круг поэтов Мецената будет называться «тусовкой» или «междусобойчиком».

      И уже с первой беседы стало понятно: невероятный проект удался! И дальше я не могла оторваться от этих бесед, как великое множество слушателей подкаста. Быстро выяснилось, что древним затворникам есть что сказать человеку из современной обыденности! Больше того: на некоторые наши вопросы, видимо, нам никто, кроме них, и не ответит. Точнее: не ответит так, чтобы нас это удивило, увлекло и обрадовало – и открыло вид на нечто совершенно новое. Унылых тупиковых ответов мы слышали множество и сами себе их умеем давать. В унылый ответ, в заведомо невыполнимое предписание можно превратить даже заповедь о любви к ближнему (когда речь идет о тяжелых для нас людях). С этого вопроса: «Что же делать? Почему у меня не получается любить такого ближнего?» и начинает Филипп Дзядко. И ответ, который он получает от сирийцев – через Максима Калинина, – удивит любого, кто мучился от невыполнимости этого задания. «И не старайся! – так начинается этот ответ. – Это произойдет само, если…» Здесь я пересказывать кончаю. Прочитайте сами.

      Филипп Дзядко задает мистикам вопросы о множестве важнейших вещей (о вине, о гневе, о страхе, о любви и дружбе, об успехе и т. п.) не как вопросы отвлеченные, «философские», а в самом простом, обыденном повороте, в применении к собственному опыту. Из собственного опыта отвечает и Максим Калинин: отвечать прямыми цитатами сирийцев здесь было бы просто неуместно. Кроме другого, этот подкаст учит драгоценности посредничества.

      Если попытаться уловить то, что практически стоит за всеми этими вопросами, я бы назвала это «что-то» так: «Можно ли освободиться от какого-то несчастья, в котором мы себя чувствуем запертыми? И как?» Ответы мистиков открывают неожиданную перспективу освобождения. Христианская весть звучит в них – со всей свежестью – как весть радостная, весть о свободе, как объявление (говоря библейскими словами) выхода, вывода пленников из тюремного мрака и тесноты на простор. Признаемся, что мы от этого отвыкли. Мы не верим, что такое возможно, просто потому, что мир таков, а мы – «всего лишь люди». Мы отвыкли от того, что возможен антропологический оптимизм. Мистики знали о человеке что-то другое.

      В послефрейдовское время человек привык предполагать, что его подсознательная глубина заселена чудовищами и «комплексами», которые сознание вытеснило, но не победило. И они непременно скажут свое слово. Об этой темной глубине человека не умолкая говорит искусство ХХ века. Это одна сторона антропологического пессимизма, «научно-художественная».

      Другая, духовная сторона: привычная практика покаяния учит нас неустанно различать внутри, в своей глубине, грехи и греховные помыслы и бороться с ними. К этому как будто и сводится духовная жизнь. Во всяком случае, духовная педагогика.