Вампиры. Происхождение и воскрешение. От фольклора до графа Дракулы. Кристофер ФрейлингЧитать онлайн книгу.
деформированной» груди изначально была более конкретной: «два глаза на груди». Образ, очевидно, «закрепился», как и следовало ожидать. И тогда Шелли схватился руками за голову, думая, наверно, что он сошел с ума, а затем закричал и выбежал из комнаты. Представить Мэри в образе гарпии – «отвратительной, уродливой и бледноликой» – было для него невыносимо. Что сама Мэри думала о подобной ассоциации, ни она сама, ни Полидори не записали. И почему Шелли вдруг вообразил ее «зрелищем, о котором можно мечтать, а не рассказывать», остается загадкой.
И все это произошло в тот самый вечер, когда, о чем без прикрас упоминает Мэри, «Шелли… начал [рассказ], основанный на опыте его ранней жизни». Запутанный рассказ Полидори о том, как «Он женился, и его другу понравилась его жена…» связан с инцидентом с участием друга Шелли Томаса Джефферсона Хогга и первой жены поэта Гарриет. Упоминание «друзей, которые кормятся за его счет», возможно, касалось Уильяма Годвина, отца Мэри, и Чарльза Клермонта, брата Клэр. Если это так, то позже Мэри решила не упоминать о своем отце как о своего рода финансовом кровопийце.
Во время всех вечеров, когда рассказывали страшные истории, Полидори, судя по всему, также был занят тем, что давал эфир или настойку опия Шелли (от его головных болей и гиперактивности) и «Черную каплю» – популярный препарат, содержащий опиум, – Байрону. Они не считались стимуляторами – стимуляции и так было более чем достаточно; это были транквилизаторы.
Во введении к своей книге Мэри Годвин выражает эту необычайную напряженность в виде сценических эффектов готической мелодрамы. Незадолго до описания событий июня 1816 года она признается в том же очерке, что чувствует себя гораздо более комфортно с «воздушными полетами моего воображения», чем с попытками описать повседневную жизнь и людей: «Обычная жизнь казалась мне слишком заурядным занятием». Вместо того чтобы превращать жизненный опыт в прозу, она предпочла, по ее словам, «строить воздушные замки – предаваться мечтам наяву… Мои мечты были одновременно фантастичными и приятными…»
Это может объяснить, почему она переписала свой рассказ о том, что произошло во время сеанса рассказов о привидениях. Ей приходилось бороться с представлениями о женском литературном приличии – читатели «Франкенштейна» были бы по-настоящему шокированы, если бы она оказалась чем-то большим, чем «набожной, но почти безмолвной слушателельницей» в такой августейшей мужской компании. Было бы неприлично копаться в их сокровенных фантазиях и писать об этом. Внешний облик готики, где сексуальность стала вопросом разводных мостов, рвов и замков, был приемлем, но жизненный опыт – нет. Ей также не хватало уверенности в том, что касалось писательства, и, возможно, она даже согласилась с Шелли в том, что повесть, вышедшая из-под пера лорда Байрона, «была бы гораздо лучше воспринята публикой, чем любая вещь, которую я когда-либо еще напишу».
Хотя, как следует из ее вступления, возможно, было бы лучше, если бы она сказала это сама, а не признала это публично в «предисловии… полностью написанном им».
Поэтому, скорее всего, ключевая фраза звучит так: «С моей точки