Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер. Андрей КонстантиновЧитать онлайн книгу.
для военного вуза – Военпредом. Он, будучи от природы неглупым, сначала злился, но потом ждал, когда завершится жизненный этап. Кличка, как известно, не галифе, просто так на иной фасон не заменишь. А ещё на курсе Бориса учился Вивальди – субтильный паренёк, заработавший прозвище, естественно, за то, что окончил музыкальное училище по классу скрипки. В том же училище и у того же преподавателя, что и Башмет[11], кстати.
Одногруппник и тёзка Бориса курсант Балан получил кличку Борух – за характерную форму носа и спортивное «амплуа»: он вместе с многочисленными словарями всегда таскал с собой шахматную доску и постоянно разыгрывал сам с собой какие-то этюды, которые брал из всех мыслимых и немыслимых журналов, в том числе довоенных, иностранных и даже эмигрантских. А ещё «араб Борух» – это запоминающийся «народный» оксюморон, вроде «негра-подпольщика по фамилии Рабинович на заводе Мессершмитта – в начале сороковых годов в Германии».
(Кстати, по поводу настоящей «пятой графы», то есть национальности, ситуация в ВИИЯ складывалась парадоксально – среди преподавателей, особенно старшего возраста, евреи встречались (а в военных и послевоенных наборах они составляли чуть ли не треть – тогда, кстати, и учились и Этуш, и Стругацкий). Но потом курсантов с иудейскими корнями практически не было. Ну разве что Веня Зауэрман – сын сослуживца Леонида Ильича по «Малой земле», главного тыловика восемнадцатой армии. Веня потом ещё и Военно-дипломатическую академию закончил – говорят, вообще единственный её еврей-выпускник. Правда, один национальный нюанс всё же был – в институте традиционно много преподавало и училось армян – считалось, что они чуть ли не генетически предрасположены к переимчивости.)
Так вот: этот Борух оказался очень серьёзным шахматистом (Тиграну Петросяну с казарменного телефона-автомата домой звонил – с воодушевлением рассказывал о только ему постижимой находке!) и с первого же курса стал «второй доской» института. Первую ему всё же не уступил доцент китайской кафедры Борис Григорьевич Мудров. Его задолго до Бориса Гребенщикова за глаза называли БэГэ. Про него говорили: «на всякого Мудрова довольно простоты» – сам-то он был далеко не прост. Это на его занятиях старшекурсники в качестве интеллектуальной разминки могли, скажем, обсуждать на китайском языке, из чего состоит привидение. И приходили к выводу, что состоит оно из собственно привидения и простыни, которую не стоит бояться. А «простынёй» китаисты называли замену иероглифа «китайское» на иероглиф «некое» в словосочетании «китайское государство» – на идеологически «не выверенной» ксерокопии газетного текста оно в оригинале очень уж по-доброму характеризовало враждебно маоистский Китай. И всё это ведь происходило в условиях идеологического абсолютизма! Времена на дворе, конечно, были уже не сталинские, но всё же… Этот Мудров, кстати, чуть ли не в одиночку составил сверхценный до сих пор словарь. Его потом даже сам Дэн Сяопин с уважением показывал Горбачёву – как пример
Российский скрипач-маэстро. –