Павел. Августин. Дмитрий МережковскийЧитать онлайн книгу.
побивали, кроме Савла: он один стоял вдали. И «свидетели (те, кому должно было, по Закону, бросить первые камни) положили одежды свои у ног его, чтобы он их стерег» (Д. А. 7, 51–60).
Если бы в эту минуту убийцы Стефана оглянулись на Савла, то не узнали бы его; и если бы могли они через это лицо заглянуть в будущее, то побили бы камнями Савла, прежде Стефана.
XVII
Но как бы ясно ни понял он в тот день, что борьба для него кончена – Враг победил; как бы ни хотел остановиться, прекратить гонение на учеников Иисуса, – он этого сделать не мог, как падающий камень остановиться не может.
Взяв письма от первосвященников и членов Синедриона к синагогам в Дамаске, Павел шел туда, «чтобы и тамошних учеников Иисуса привести в оковах в Иерусалим на истязание» (Д. А. 22, 5; 9, 2). Письма эти он взял еще, должно быть, раньше и теперь вынужден был пойти, чтобы не выдать себя.
Восемь дней пути из Иерусалима в Дамаск – самые черные дни в жизни Павла. Все еще, может быть, цеплялся за бывшую веру свою, как утопающий за соломинку; «Проклят! проклят! проклят!» – твердил; но падали уже бессильные проклятия, как стрелы с тетивы надломленного лука. Старая точка опоры под ним уже рухнула, а новой не было, и он висел в пустоте; «как Иуда Висельник», – думал, может быть, с отвращением и ужасом. Знал, конечно, об Иуде: допытался и об этом от учеников Иисуса, как обо всем в жизни Врага, чтобы, все узнав, лучше с Ним бороться. «Предал я кровь неповинную», – сказал Иуда, пошел и удавился (Мт. 27, 4). «Вот бы и мне так», – думал, может быть, Савл в самые черные минуты тех черных дней. «Горе тому человеку, которым предастся Сын человеческий: лучше было бы человеку тому не родиться» (Мк. 14, 21), – не о них ли обоих сказано? Но второму Иуде будет хуже, чем первому. «Если бы тот сорвался с петли и ожил, и понял, что никуда ему не уйти от Врага, любящему – от Любимого, то было бы с ним то же, что со мной сейчас», – думал, может быть, Савл, подходя к Дамаску, на восьмой день пути, в полдень.
Снежного Гермона, как Ветхого деньми, седая глава, – всей Иисусовой жизни вечная спутница, – белела позади Савла; справа от него, синея, как волны, отлогие холмы Горана, двойною цепью уходили вдаль; слева дремуче темнели последние отроги Антиливана, а впереди уже сверкали на солнце белизной сквозь темную зелень садов первые дома городского предместья, где ждали, может быть, палача новые жертвы. Нет, теперь уже сам палач – жертва.
На восемь дней пути, почти непрерывно идущая от Идумеи до Гавлонитиды, пожираемая солнцем пустыня, где воздух от зноя дрожит, мерцает ослепительно, как над пылающим горном, и раскаленные камни жгут ступню сквозь обувь, – кончилась вдруг, и прямо из адского пекла путник вошел под райски-свежие кущи дамасских садов, орошаемых студеными водами множества ручьев, притоков Авана и Фарфара.[18]
Вдруг остановился и как громом пораженный, может быть, с таким же нечеловеческим воплем, как некогда, отроком в Тарсе, за ткацким станком, – упал на землю.
XVIII
Что с ним было, мы не знаем и никогда не узнаем, с внешней, действительно
Renan. Les Apótres. 177–179.