Плата за свободу. Геннадий МурзинЧитать онлайн книгу.
что материться на службе – это нехорошо; что харкать и сморкаться в коридорах и на лестничных площадках – это неприлично, для этого есть туалетные комнаты или, на самый крайний случай, носовые платки; что мздоимство – это, по меньшей мере, аморально, а, по большому счету, преступно. Хе! Таких не воспитывать надо, а гнать поганой метлой. Лучше бы зачислили в штат пару, другую психотерапевтов, а еще лучше православного батюшку, скованного обетом молчания, с которым бы можно было поделиться самым сокровенным. Ну, если не батюшку, то хотя бы открыли комнату, в которой висели бы лики святых, горели свечи и была бы тишина, где бы человек мог хоть на несколько минут уединиться, забыться, отрешиться от мирского, глядя на Христа, вспомнить о душе, заглянуть внутрь ее, поразмыслить о сделанном, отрешиться от дурных помыслов. И никакой тебе болтологии. Это не только нравственно полезно, но и с экономической точки зрения выгодно… Кстати, – Фомин замедлил шаг, остановился, – чего это Кротов слишком назойлив был, настойчиво интересуясь моими делами? Зачем? По природной наивности или хитроумности? Не нравится мне подобный интерес. Неспроста. Возможна, правда, и случайность. Ну, глуп человек: знает же, что ему правду не скажут, а все равно спрашивает. Бывает. Однако за всякой случайностью может скрываться и закономерность… Или я уж слишком мнителен, подозревать готов всех и каждого? Хе! – Фомин ухмыльнулся. – А что говорит бригаденфюрер Мюллер в книге „Семнадцать мгновений весны“? Доверять, говорит он, никому нельзя… А мне? Мне можно!.. Не люблю я этого Кротова и все! Хоть режь. А кого, милостивый государь, ты вообще любишь? Ну… Галчонка, в первую очередь. Потом сынулю, само собой… Да… Еще? Павлушку, паршивца этакого: он больше, чем друг. Так… Еще? Алёшку Курбатова, несомненно, хотя он и не догадывается. Почему его? Ну, этому есть объяснение. Алёшка – моя копия… Похож, очень похож! Нет, только не внешне: я вон, какой медведь уродился, а он тонок, звонок и прозрачен. К тому же он умен не по годам, чего обо мне не скажешь. Из парнишки искренность так и прет, так и прет. Люблю еще сопливого недавнего юнца, а ныне уже капитана милиции за то, что он, как и я, абсолютно убежден: в органах и честному человеку найдется своя ниша, и ни что, даже ближайшее окружение, не блещущее чистотой нравов, ему не помешает остаться тем, кто он есть. Стержень есть у него, прочный, несмотря на внешнюю хлипкость, несгибаемый стержень. Въедливый, собака, настырный до ужаса: вцепится – ни за что не отпустит… Как и я… Еще? Президента. Да-да, именно Президента! Нет, не нынешнего, а его предшественника. За что его люблю? За искренность и непосредственность, за человеческие качества, которые не свойственны нашим политикам: за живой взгляд, за которым во всех случаях явно выступали боль и нежность, радость и грусть, жесткость и доброта. Он не умел и не хотел скрывать всего этого, за что всегда платил дорогую цену. Его предавали, даже те, кто ему был обязан всем, а он – никогда! Он любил и ненавидел