Александр Герцен. Его жизнь и литературная деятельность. Евгений СоловьевЧитать онлайн книгу.
только эти два утверждения, а еще десять им подобных. В богато и разнообразно одаренной натуре Герцена сочетались противоположные элементы. Он глубоко переживал все направления своей эпохи; во всякой сфере, куда бы он ни обращался, он сказал новое слово, но он не мог что-либо безусловно признать и чему-нибудь отдаться целиком, тем менее навсегда. Поэтому-то такие прямолинейные люди, как, например, Чернышевский, прямо-таки недолюбливали его и называли «баричем», поэтому никогда никакой определенной программы у Герцена не было. Возьмите его отношение к Европе. Он совершенно рассорился с ней и наговорил ей так много жестокой правды, как никто и никогда: ни в настоящем, ни в будущем европейских народов он не хотел видеть ровно ничего хорошего. Это уже крайность, излишняя взыскательность ума и натуры, которые требуют или всего, или ничего. Совершенно так же относился Иван Алексеевич к России и к самой жизни. Герцен поддался чувству обиды и не хотел даже видеть новых ростков, которые давала европейская жизнь на его же глазах. То же вышло у него и с эмиграцией, от которой он как будто требовал чего-то идеального, а не найдя его, дошел до раздражения, почти до брани. Только на одно – на науку – он никогда не посягал, а как и почему это получилось, увидим ниже. Пока же довольно сказанного и довольно помнить, что темперамент Герцена был прямым отрицанием политической агитации, которая немыслима без фанатизма, что его глубокий, но капризный аристократический ум, его наклонность к созерцанию влекли его к художественной деятельности. Вытянуть миросозерцание Герцена в одну линию невозможно, и только одна черта проходит красною нитью через все его настроения. Эта черта – реализм, стремление к положительной мысли.
Переходим к рассказу. Совершенно естественно, что между отцом и сыном, несмотря на несомненную любовь первого и привязанность второго, столкновения были неизбежны как между двумя властолюбивыми, слишком близкими в своих крайностях натурами. Этими стычками можно было бы наполнить целые страницы, но я предпочитаю остановиться на одной – самой резкой и характерной.
Я уже упоминал, что Герцен был незаконнорожденным. Скрывали от него это очень долго, и лишь двенадцати лет узнал он правду, узнал совершенно случайно и, пожалуй, на горе себе. Мир исчез из детской души, неясные, но тревожные чувства зашевелились в ней. Что такое «незаконный», почему «незаконный», мальчик не знал, но в этом слове ему чуялось что-то тяжелое, гнетущее. Он стал раздражительнее и держал себя с этой поры настороже, особенно с родными отца. Он понял, что для них он совершенно чужой. Его стесняло порою даже пребывание в своем доме.
«Раз, – рассказывает Пассек, – при мне, во время обеда, проходившего во всеобщем молчании, Иван Алексеевич был в особенно язвительном настроении духа и, не находя предмета, на который приходилось бы кстати излить его, прикинулся несчастным, стал жаловаться на свою участь, недуги, беспомощность и сиротливость.
– И вот, – повершил он свои жалобы, на которые