Последняя война Российской империи. Сергей Эдуардович ЦветковЧитать онлайн книгу.
обожания пытались поцеловать у государя руку. Затем один из священнослужителей зачитал манифест об объявлении войны Германии. «Ныне, – говорилось в нем, – предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство и целость России и положение ее среди великих держав… В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри, да укрепится теснее единение Царя с его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага».
По окончании чтения манифеста царь, взяв в правую руку Евангелие, обратился к присутствующим офицерам: «Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей». Эти слова должны была напомнить присутствующим о знаменитой клятве Александра I в 1812 году: «Я лучше отращу бороду и буду питаться картофелем в Сибири, чем подпишу позор моего Отечества», то есть мирный договор с Наполеоном. Ответом Николаю было громкое единодушное «ура».
Спустя несколько минут государь вышел на балкон, задрапированный красными полотнищами. При его появлении множество людей, заполнивших площадь перед Зимним дворцом, упали на колени и запели «Боже, царя храни!». Николай пытался говорить, но волнение на площади не затихало, и потрясенный царь замолчал, склонив голову.
Россия ответила на царский манифест взрывом патриотизма – «бессмысленного и беспощадного», как и в других странах. «Воинственный пыл и какой-то радостный подъем, охватившие в ту пору весь наш народ61, – пишет протопресвитер Георгий Шавельский, – могли бы послужить типичным примером массового легкомыслия в отношении самых серьезных вопросов. В то время не хотели думать о могуществе врага, о собственной неподготовленности, о разнообразных и бесчисленных жертвах, которых потребует от народа война, о потоках крови и миллионах смертей, наконец, – о разного рода случайностях, которые всегда возможны и которые иногда играют решающую роль в войне. Тогда все – и молодые и старые, и легкомысленные и мудрые – неистово рвались в это страшное, неизвестное будущее, как будто только в потоке страданий и крови могли обрести счастье свое».
К чести Российского государства, германскому послу и членам миссии позволили беспрепятственно выехать в Берлин. Пурталес, ожидавший, что вслед за объявлением войны в Петербурге немедленно вспыхнет революция, даже не прислушался к дружескому совету отослать свою коллекцию художественных ценностей на хранение в Эрмитаж, так как полагал, что Зимний дворец будет разграблен одним из первых.
Надежды на революцию оказались преждевременными, зато опустевшее германское посольство 4 августа подверглось дикому разгрому, продолжавшемуся три дня. Беснующаяся толпа, выкрикивая проклятия и ругательства в адрес кайзера, выломала двери, решетки окон, выбросила на улицу мебель, шкафы с кипами бумаг, мрамор и бронзу эпохи Возрождения из коллекции Пурталеса, и
Патриотический энтузиазм демонстрировало главным образом городское население. В деревне, отмечал В. И. Гурко, «война вызвала молчаливое, глухое, покорное, но все же недовольство. В значительной степени примирила с ней начавшаяся приблизительно месяц спустя раздача пособий семьям призванных запасных».