История одного посвящения. Марина ЦветаеваЧитать онлайн книгу.

      Мне от владимирских просторов

      Так не хотелося на юг.

      Но в этой темной деревянной

      И юродивой слободе

      С такой монашкою туманной

      Остаться – значит быть беде.

      Целую локоть загорелый

      И лба кусочек восковой.

      Я знаю, он остался белый

      Под смуглой прядью золотой.

      От бирюзового браслета*

      Еще белеет полоса.

      Тавриды огненное лето

      Творит такие чудеса.

      Как скоро ты смуглянкой стала

      И к Спасу бедному пришла.

      Не отрываясь целовала,

      А гордою в Москве была!

      Нам остается только имя,

      Чудесный звук, на долгий срок.

      Прими ж ладонями моими

      Пересыпаемый песок.[6]

      Стихи ко мне Мандельштама, то есть первое от него после тех проводов.

      Столь памятный моим ладоням песок Коктебеля! Не песок даже – радужные камешки, между которыми и аметист, и сердолик, – так что не таков уж нищ подарок! Коктебельские камешки, целый мешок которых хранится здесь в семье Кедровых, тоже коктебельцев.

      1911 год. Я после кори стриженая. Лежу на берегу, рою, рядом роет Волошин Макс.

      – Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень.

      – Марина! (вкрадчивый голос Макса) – влюбленные, как тебе, может быть, уже известно, – глупеют. И когда тот, кого ты полюбишь, принесет тебе (сладчайшим голосом)... булыжник, ты совершенно искренно поверишь, что это твой любимый камень!

      – Макс! Я от всего умнею! Даже от любви!

      А с камешком – сбылось, ибо С. Я. Эфрон, за которого я, дождавшись его восемнадцатилетия, через полгода вышла замуж, чуть ли не в первый день знакомства отрыл и вручил мне – величайшая редкость! – генуэзскую сердоликовую бусу, которая и по сей день со мной.

      А с Мандельштамом мы впервые встретились летом 1915 года в том же Коктебеле, то есть за год до описанной мною гостьбы. Я шла к морю, он с моря. В калитке Волошинского сада – разминулись.

      Читаю дальше: “Так вот – это написано в Крыму, написано до беспамятства влюбленным поэтом”.

      До беспамятства? Не сказала бы.

      “Но поклонники Мандельштама, вообразив по этим данным (Крым, море, любовь, поэзия) картину, достойную кисти Айвазовского (есть, кстати, у Айвазовского такая картина, и прескверная, “Пушкин прощается с морем”) – поклонники эти несколько ошибутся”.

      Настороженная “влюбленным до беспамятства”, читаю дальше:

      “Мандельштам жил в Крыму. И так как он не платил за пансион и несмотря на требования хозяев съехать или уплатить...”

      Стой! Стой! Это каких хозяев – требования, когда хозяевами были Макс Волошин и его мать, замечательная старуха с профилем Гёте, в детстве любимица ссыльного Шамиля. И какие требования, когда сдавали за гроши и им годами должали?

      “...несмотря на требования хозяев съехать или заплатить, выезжать тоже не желал, то к нему применялась особого рода пытка, возможная только в этом живописном уголке Крыма – ему