Год в Чувашии. Дмитрий ЛукьяновЧитать онлайн книгу.
ничего интересного, в бедный Мариинский Посад, который легко полюбить.
Я ехал по Алатырскому шоссе к актрисе в Сириккасы – по указательному пальцу, если считать большим пальцем выезд на федеральную трассу в Москву. По пути, в деревне Ишлеи, я знал, можно купить гуся, копченого сома или просто хорошей колбасы, потом будет пасека на южном склоне оврага, а на другом склоне – светлое, как облако, кладбище, на котором нет других деревьев, кроме берез. Потом ферма, полиция за поворотом, чистенькое Аликово с деревянной детской площадкой у больницы. А потом, как оказалось, одна пурга.
В темноте и сверкающем снеге Сириккасы было не разглядеть. Но что может быть в чувашской деревне? Небесные, бело-голубые избы, будто в пику тяжелому красно-желтому флагу республики, но красно-желтые магазин и автобусная остановка. Нескладные новые коттеджи, трактор в сугробе, собака. Актриса в белом от снежинок платке загнала пса во двор. Маленькая женщина с крупными руками, валенки – заводские трубы.
– Сывлах! – смеется она сквозь снег.
– Что? – спрашиваю. – Что?
Я отдал ей платья и хушпу, поблагодарил, отказался зайти, хотя, конечно, хотелось бы сесть у печки, выпить самогона и закрыть глаза минут на пятнадцать. Ночной снег – самый слепящий. Еще чуваши варят домашнее пиво, легкое и горькое. Мне не очень нравится, но, может быть, оттого, что пьют его в жару на сенокосе, а в моей жизни не было сенокосов. Хотя… и пурги тоже не было до поездки к актрисе, и живого зайца, а он вдруг выскочил на шоссе – бескомпромиссно белый-белый, смешной-смешной…
Красная голова (Хĕрлĕ ПуҪ)
У приоткрытого окошка в очереди за правдой стояли незнакомые мне люди.
– Как бы не сглазили ребенка, – сказал тесть, авиационный инженер. Он крутил руль, чтобы припарковаться между сугробов у ворот.
– Надо Мише на лбу нарисовать угольком точку, прямо между бровей, – сказала теща, химик с гигантской чебоксарской теплостанции, – так у нас всегда делали. Столько чужих людей рядом с нашим домом!
Из машины мы смотрели на мужчин и женщин у соседского забора. Они, несмотря на дурные зимние дороги, приехали откуда-то с юга Чувашии, испуганные коронавирусом и, еще больше, государственными мерами по борьбе с ним. Миша, мой маленький сын, с интересом разглядывал их «Оку» баклажанового цвета.
– А, – обратился он ко мне.
– Да, маленький автомобиль, – согласился я, – совсем небольшой.
Хирли Бущ, как постепенно становилось мне понятно, имела малообъяснимую чувашскую профессию то ли колдуньи, то ли гадалки, в которой она была куда более успешной и знаменитой, чем я в своем писательстве. В окошке дрожал уголок шерстяного платка востребованного специалиста, а перед лицом спрашивающего появлялась иногда уверенная рука с мягкими пальцами.
В своей деревне ее не очень любили. Но, опять же, для писателя нелюбовь вкупе с популярностью становится высшей точкой в карьере.