Григорий Распутин. Павел БарчукЧитать онлайн книгу.
убили! Больше ста лет назад!
Черт. Какая разница, убили или нет?! Дело-то не в этом. Он вообще в принципе жил более ста лет назад.
А потом, практически сразу, пришло отчетливое понимание – это не розыгрыш. Не реалити-шоу. И уж точно не галлюцинация. Все происходящее – реальность. Такое чувство, будто пазлы сложились в картину и в мозгу что-то щелкнуло.
Значит… значит тот юный тенорок, которым я вдруг заговорил… и обращение «Ванька»… и слова бомжатской головы про отца… Не может быть!
Но все указывало именно на это. Я не Игорь Пряхин. Я… я в чужом теле. В прошлом. В самом что ни на есть дремучем прошлом. Вот это я влип!
Распутин меж тем в очередной раз окинул сарай своим пронзительным взглядом, затем уставился на Никанора Митрофановича и Прошку, который сжимал в одной руке кнут, а из второй не выпускал нагайку.
– Это что за пташка? – Григорий (чтоб я сдох) Ефимыч кивнул в мою сторону.
– Ворюга, – буркнул Прошка. – Понадёргал у Никанора Митрофановича из лавки. Думал, раз мальчишка – отделается лёгким испугом. Ан нет, пришлось построже… Воспитываем.
Честно говоря, в этот момент в голосе Прошки мне послышалось напряжение. Так бывает, когда человек не совсем врет, вроде бы по факту говорит, но в то же время явно пытается утаить правду.
Распутин нахмурился, его серые глаза буравили меня насквозь. В голову, как назло, полезли все мистические истории об этом человеке.
Я, конечно, образованный, современный товарищ. Мне, как никому, известно, что вся эта экстрасенсорная хрень – полнейшая чушь и развод на бабки. Но… Я невольно внутренне съежился. Хотя, наверное, и внешне тоже.
Распутин подошёл ближе, замер рядом, изучая меня с высоты своего роста.
– Воровство – грех, – медленно произнес он. Затем повернулся к Никанору Митрофановичу. – Но и самосуд не богоугодное дело. А тебе, любезный, надо хорошо подумать, отчего ворье в твой карман лезет. Грешил, поди? Купец первой гильдии – точно грешил. Негоже.
Никанор Митрофанович откровенно занервничал. Он как-то мелко засуетился, переминаясь с ноги на ногу и перекидывая трость из одной руки в другую. Потом прокашлялся и принялся оправдываться:
– Григорий Ефимович, да тут… понимаете ли… воришка этот… А грехи наши тяжкие… Так кто же не грешит, отец родной? Купеческая доля, она что? Она тяжела.
– Отпустите его, – перебил Распутин Никанора Митрофановича. – Пусть идет с миром и впредь ему неповадно будет чужое брать. Всякий человек заслуживает милосердия. Прояви милость, тебе она вернется во сто крат.
Купец и Прошка переглянулись. Видно было, что решение гостя им не по душе, но перечить другу царской семьи они не посмели.
Черт… Хоть бы выяснить, какой сейчас год. Друг он уже Романовым или нет? Если мы все-таки не в деревне, как я подумал сначала, а в Петербурге, например, то императрице его уже представили. Да и смотрит эта парочка садистов на Григория с чувством глубокого уважения. Сомневаюсь, конечно, что оно искреннее, но тем не менее.
Прошка