Букволюбие.txt. Герман ЛукомниковЧитать онлайн книгу.
часть моих текстов – краткие каламбуры, которые, что называется, носятся в воздухе. Если бы я их не сочинил, это сделал бы кто-то другой. Подобное приходит в голову разным людям, проскакивает экспромтами в разговорах. Просто никто не записывает. <…> А я стал записывать. И вообще планомерно копать этот пласт языка. В плане авторства это зона риска. Поначалу я огорчался, обнаруживая прямые пересечения такого рода с другими авторами, но с годами смирился. Какой-то процент нечаянного повторения чужого в этом жанре неизбежен. <…> И всё же в этой сфере, по существу близкой к фольклору, к пословицам и поговоркам, я ощущаю себя не только и не столько автором, сколько каталогизатором, антологистом 13.
Таким образом, Лукомников – поэт, который на уровень одной из ведущих установок своего творчества возвел проблематизацию устоявшихся конвенций, определяющих такие ключевые категории стихотворной поэзии, как границы поэтического творчества vs внеэстетической словесной игры; признаки лирического высказывания; категорию авторства и др. В поле его постоянного творческого внимания – соотношение того, кто говорит в стихотворении («поэтического субъекта»), реального автора и авторской ролевой маски и др. Творчество Лукомникова дает широкий спектр проявленности такого субъекта и скрывающегося за ним творца: от прямого лирического высказывания (иногда даже шокирующе откровенного) до игры с разнообразными масками и идентичностями, представляет различные опыты в области бессубъектной поэзии вплоть до словесных игр на границах эстетического.
Еще одна бинарность, «снимаемая» в поэтической практике Лукомникова, – оппозиция «конструктивности» и «спонтанности» его творчества: если первая обычно ассоциируется с «ремесленным» подходом к стихотворчеству, то вторая «натурализует» творчество:
Услышал какое-нибудь, например, «Не приду я» —
Подбираешь рифму и слева растишь её,
А потом, попарно такие чередуя,
Лепи: хошь – сонет, хошь – четверостишие…
Поэт у Лукомникова же одновременно и «растит» рифмы как нечто живое, и «лепит» стихотворение как собственное изделие, используя в качестве исходного стимула, возможно, оброненную кем-то фразу (в данном случае отсылающую к ситуации любовного краха, как у еще одного любимого Лукомниковым «говорного» поэта – Маяковского в «Облаке в штанах», где импульсом для лирического излияния становится брошенное Марией: «знаете, я выхожу замуж»)14. По меткому наблюдению Ильи Кукулина, Лукомниковым в его творчестве начиная еще с конца прошлого века
…прокламируется идея поэзии как постоянного дневника. Идея сама по себе, мягко говоря, не новая, но выведенная на новый, эстетически новаторский уровень крайностью реализации: Лукомников в публичном литературном пространстве предъявляет себя как персонажа, любые переживания которого есть потенциальный материал для стихов 15.
Действительно, относительная малость подавляющего большинства его опусов компенсируется невероятной
См. с. 24–25 настоящего издания.
К Маяковскому отсылает и рифменная реминисценция на поэму «Война и мир»: «растишь ее / четверостишие»: ср.: «Боль берешь, / растишь и растишь ее: / всеми пиками истыканная грудь, / всеми газами свороченное лицо, / всеми артиллериями громимая цитадель головы – / каждое мое четверостишие» (