Седая нить. Владимир АлейниковЧитать онлайн книгу.

      И стало нам почему-то грустно.

      Почему? Зачем объяснять!..

      Потому что. И всё этим сказано.

      Потихоньку, с неохотой, двинулись мы куда-то в недра пришедшего вечера.

      Помню лицо Сергея, высвеченное фонарём.

      Лицо – всему открытое и ото всех закрытое.

      Широкий лоб с изломанными складками морщин.

      Вопросительно и недоумённо приподнятые брови.

      Плотный нос, нависающий над крепко сжатыми губами.

      Подбородок, то по-детски подобранный, то упрямо выставленный вперёд.

      Короткая, без излишеств, простейшая стрижка.

      Глаза, глядящие одновременно и в мир, и внутрь себя.

      Вдогонку нам из оставленного позади окна донёсся голос Эллы Фицджеральд: «Хелло, Долли!»

      Сергей отмахнулся от него:

      – Хелло, хелло…

      – Прямо Америка, – сказал я.

      – Питерская Америка, – уточнил Довлатов.

      И снова мы вышли на Невский.

      И сразу же, разумеется, встретили там знакомых.

      Но об этом – не стану рассказывать.

      Почему? Не хочу, и всё.

      Тромбон Глена Миллера вытянул глуховатую свою мелодию вдоль питерских горизонталей.

      Свингующий летний город жил своей вечерней жизнью, не зависящей ни от нас, проводивших свой белый день вместе с выпитым белым сухим вином и вместе с белым хлебом, частично съеденным, а большей частью скормленным птицам, ни от советской власти, с её пятизвёздным Кремлём и увешанным, как новогодняя ёлка игрушками, сверкающими цацками-орденами, бровастым туземцем Брежневым, от московской богемы, с её фантастическим Толей Зверевым, с находящимся в дурдомовском заточении страдальцем Игорем Ворошиловым, с подвыпившим и задумчиво напевающим украинские народные песни Петей Беленком, с прозревающим тайное тайных Володей Яковлевым, с прозорливцем и мудрецом Мишей Шварцманом, с завершающим в Марьиной Роще свою книгу «Неведомый дом» Леонардом Данильцевым, с офранцуженным нынче и всё же вспоминающим бабушку-жрицу Геной Айги, с читающим в пьяной компании стихи свои Лёней Губановым, со всеми оптом художниками и со всеми поэтами, а также и от питерской богемы, с поднимающим посох над стогнами Костей Кузьминским, с обериутоведом и королём самиздата Володей Эрлем, с меланхоличным Сашей Мироновым, с поющим под клёкот гитары свою знаменитую песню «На суд, на суд нас Ангелы ведут, на суд, на суд Архангелы ведут… на самый страшный суд…» измождённым Лёшей Хвостенко, и тоже со всеми художниками и со всеми оптом поэтами, потому что вдосталь их в Питере, как и вдосталь в Москве, и в провинциях, – от всего вокруг не зависящей жизнью, наркотической, алкогольной, трезвой, буйной, расчётливой, тихой, непонятной, понятной, безумной, рассудительной, страшной, бредовой, восхитительной, грозной, таинственной жил огромный город – и в нём кто-то был гражданином правильным, кто-то слыл уже чуть ли не праведным, кто-то вёл себя не по правилам, ну а кто-то играл с огнём.