Шкура литературы. Книги двух тысячелетий. Игорь КлехЧитать онлайн книгу.
служебной зависимости, было не так много мест, за которые мир мог Пушкина взять, опустить, отыграться за строптивость, не полную подвластность своим законам, – тоже мне, важная птица Пушкин!.. Он знал такое место: «муж и жена – плоть едина». И одна мысль об уязвимости его в этом пункте – полной беспомощности в мире волеизьявлений другого, и самого близкого, человека – способна была доводить Пушкина до бесплодного бешенства. Каких-то вещей при этом он просто не мог себе позволить. Рука его, пытаясь удержать Наталью Николаевну, как во сне, промахивалась сквозь нее, и неважно, кто кому здесь снился, ведь они принадлежали субстанционально разным мирам. Пока на пересечении этих встречных снов не материализовался Дантес – жалкий статист судьбы Пушкина, гвардейский жеребец, призывным ржанием растревоживший семейный сон Пушкиных.
Судьбе не откажешь здесь в логике и выборе оружия. Пружина, взведенная пять лет назад и ежегодно подкручиваемая с рождением каждого нового ребенка, стремительно распрямлялась в последние месяцы, недели, дни. Затянутые ею до срока разлетались теперь: архивы и балы, семья и свет, «пора, мой друг, пора» и полудетский придворный мундир, «плоть едина» и лицо, род, – уже навсегда.
Всегда ли надо умирать, чтоб выяснилось вдруг, что прожита таки счастливая жизнь??
Как оказалось, Пушкин был любимцем судьбы. Или Бога – этот тоже таких прибирает. «Я только перебесился», – говорил Пушкин Далю за три года до смерти. Вот и хорошо. Праведники нам не нужны, – говаривали на Руси, – нам нужны угодники. (И Даль все записал.)
Жизнь поэта оказалась построена по законам искусства столь абсолютным, что искусство становится уже как бы незаметным. Чтение пушкинской переписки (особенно томов, подготовленных к печати старшим Модзалевским) засасывает, когда, следуя за ветвящимся комментарием к комментарию, читатель вдруг обнаруживает себя внутри целой густонаселенной огромной страны, уцепившейся, как грешник за луковицу, за корешки, за упоминания и строчки пушкинских писем, и тем самым спасенной от холода, прозябания и безразличия, – где на каком-то невидимом волоске с прицепившимся комочком грунта находится место и безвременно почившему в бозе мышонку, приготовленному однажды нащокинским поваром и поданном в его кукольном домике под видом поросенка; «жаль, не было гостей», – восторженно пишет Пушкин жене.
Иногда кажется, что судьбе было угодно насытить жизнь Пушкина только отборными дарами – плодами отменной спелости, свежести, полной проявленности качеств. Однако это не так. Судьба не была скаредна по отношению к своему избраннику, но не следует забывать, что все лучшее и самое драгоценное на этом свете делается вопреки обстоятельствам.
Судя по всему, так деформировал, а затем трансформировал всю картину-сцену-пьесу, почти неотступно сопровождавший Пушкина гений. Ему не пришлось, впрочем, в отличие от пушкинских черновиков, почти ничего поправлять здесь, только, как хорошему редактору, поставить в нужном месте точку.