Мистика судьбы Пушкина. «И с отвращением читая жизнь мою…». Георгий ЧулковЧитать онлайн книгу.
что-то сказать, но лишь только Энгельгардт вошел, Пушкин поспешно спрятал какую-то бумагу, заметно смутившись. «От друга таиться не следует», – сказал добродетельный Егор Антонович, поднимая доску пульта и доставая бумагу. Там была карикатура на него и под ней злая эпиграмма. «Теперь понимаю, почему вы не желаете бывать у меня в доме», – сказал он спокойно, возвращая поэту его бумагу.
И, тем не менее, Е. А. Энгельгардт не раз пользовался своею властью, чтобы выручать Пушкина из беды. Очевидно, у этого человека были твердые принципы, и он был свободен от пристрастий и антипатий. Так было и тогда, когда случился смешной скандал в коридоре, соединявшем лицей с дворцом. Героем скандала был Пушкин. Неосторожный поэт в полумраке коридора по ошибке обнял однажды фрейлину Волконскую,[123] приняв старую девицу за ее хорошенькую горничную Наташу. Фрейлина пожаловалась брату П. М. Волконскому,[124] а тот государю. Александр Павлович на другой день, увидев Энгельгардта, сказал ему: «Твои лицеисты не дают прохода фрейлинам моей жены. Что же это будет?..» Энгельгардт объяснил, как было дело, и просил простить Пушкина. Царь смягчился. «Старуха, быть может, была в восторге от ошибки молодого человека», – сказал он, легкомысленно улыбаясь.
И. И. Пущин убеждал Пушкина, что Энгельгардт поступил прекрасно, выручив Пушкина, но тот «никак не сознавал этого», уверяя приятеля, что Энгельгардт, в сущности, защищал столько же Пушкина, сколько и самого себя. «Много мы спорили, – рассказывает об этом случае И. И. Пущин. – Для меня оставалось неразрешенной загадкой, почему все внимания директора и жены его отвергались Пушкиным: он никак не хотел видеть его в настоящем свете, избегая всякого сближения с ним. Эта несправедливость Пушкина к Энгельгардту, которого я душою полюбил, сильно меня волновала. Тут крылось что-нибудь, чего он никак не хотел мне сказать…»
III
В добродетельном и благополучном доме Егора Антоновича Энгельгардта Пушкину было скучно; литературные журфиксы в семье барона Теппера де Фергюссона тоже были не очень забавны; не веселее было и в семействе Вельо[125] или в квартирке добродушного Чирикова; куда интереснее было бывать в доме у Карамзиных, где было чему поучиться и всегда можно было встретить писателей и поэтов… Но и здесь, когда Николаю Михайловичу вздумается заговорить о русской государственности, становится тошно и хочется бежать куда угодно, только бы не видеть этого изящного старика и не слышать его речей во славу самодержавной монархии.
Тогда Пушкин, сговорившись с лицейскими аргусами,[126] уходил на всю ночь в Софию,[127] в казармы, к гусарам. Там его встречали с распростертыми объятиями. Там не было постных физиономий и можно было острить и шутить, соперничая с самим Вольтером.
Здесь не смотрели на Пушкина, как на школьника. С ним считались как с поэтом, остряком и вольнодумцем. Царскосельские гусары были, конечно, лихими
Волконская Варвара Михайловна (1781–1865) – камер-фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны, сестра П. М. Волконского.
Волконский Петр Михайлович (1776–1852) – светлейший князь, генерал-адъютант, начальник Главного штаба, министр двора. С 1850 г. – фельдмаршал.
Вельо (Велио) Иосиф (1755–1802) – барон, придворный банкир, родом португалец. Его сын, генерал, впоследствии стал комендантом Царского Села.
Аргус – в греко-римской мифологии стоглазый великан, приставленный богинею Герою (Юноною) в качестве стража к ее сопернице Ио, обращенной в корову. В переносном значении – бдительный страж.
София – часть Царского Села, где были расположены гвардейские полки. В 1808 г. присоединена к Сарскому селу (при Петре I – Сарская мыза – от финского слова Сариймойс – верхняя мыза), которое было переименовано в Царское Село.