Распад. Федор МетлицкийЧитать онлайн книгу.
самолет, освещенный ярким небесным светом. Павел разглядывал низкие сопки, густо покрытые тайгой. Там всегда была загадка, которую не отгадает никогда. Ах, вот она, Восточная Сибирь – сплошные блюдца вод – озер железистых, но эта, не годна для жизни ширь, таит для небывалой рыбы нересты. Внизу – дальневосточная тайга. Так вот откуда жизнь моя огромная явилась, чтоб раскрыться наугад, всем счастьем, всем распахом силы пробуя.
Внизу мириадами серебряных черточек-домов проплывали города, возвращая его к себе. Как долго бродил, подобно лимитчику, вдали от родины!
Прилетели, спьяну вдохнули необычный воздух, пахнувший чем-то близким, провинциально родным, и старый дребезжащий автобус повез кривым шоссе меж низеньких гор, вызывая тошноту. Павел воображал приморский городок, который сейчас увидит.
На окраине, в низине, защищенной от постоянных ветров, знакомый вид, ему чудится, что там бывал в раннем детстве. Там особый микроклимат, раньше был санаторий для туберкулезных, а сейчас, как ему сказали, дачи губернатора и администрации города.
Качаясь в автобусе, вспоминал почему-то печальное в его детстве.
Родители и он с сестрой жили на краю света, не ведая иного бытия. Партийно-«зэковский» новострой – портовый городок вдоль залива с неуютным продуваемым проспектом, ведущим к центру с неизменным классическим, из белого мрамора, зданием власти, суровая простота лишь необходимого: магазины с табличками «Продукты», «Хлеб», «Промтовары» и т. п., малоэтажные блочные дома с черными смолистыми полосами стыков, некрашеные и облезлые, его деревянная школа-барак, теплая зимой, на окраине города у залива порт и непонятный рабочий район, где пьют, дерутся и убивают. И постоянные стройки, застраивания, достраивания, котлованы, траншеи. Сколько себя помнил – жил среди визжания пил, груд земли, в состоянии недостроенности. Так и помрет, не дождавшись результата, – думал он…
Здесь аборигены жили в вечности у океана, их кругозор был ограничен убогими сведениями из советских газет. Сплошного подчинения тоталитаризму не было, люди блюли ритуал, но внутренне были свободны. Дети, на краю земли, не восприняли культа личности, как все естественное, не принимающее никакого давления.
Выплыло застрявшее в нем навсегда до холодящего ужаса: побоище «наших» с ремзавода и амнистированных «зэков», привезенных в трюмах парохода в порт.
Я вспоминаю: уже в начале
Надлом в душе, где холод повис.
В портовом городе синие дали —
Призыв – не в ту, что я прожил, жизнь.
Была амнистия. С парохода
Из темных трюмов лились «зэка».
Не стало в городе вдруг прохода —
Ах, уголовный голодный оскал!
А наши, дружные, с ремзавода,
За железяки тоже взялись.
Фанаты били, резали с ходу,
А те, тверезые, злобу жгли.
Вдруг – автоматчики на фургонах!
Тупою силой – свинцом по врагу.
Закон незыблем – и