Аквитанская львица. Дмитрий АгалаковЧитать онлайн книгу.
тот день король спрыгнул с коня, сбросил плащ на руки ординарцам и долго смотрел на нее. Алиенору насторожил его пронзительный взгляд – было в нем что-то новое, незнакомое ей. Людовик изменился. Он сильно похудел. Щеки его впали. Остались одни глаза. Людовик напомнил ей того юношу, которого она впервые увидела шесть лет назад в Бордо у храма Святого Андрея, в окружении пышной процессии. И все-таки что-то чужое появилось в нем, недоступное ей.
– Здравствуй, милая моя королева, – хрипловатым голосом сказал он. – Я скучал по тебе…
Под прицельным взглядом вельмож и рыцарей она поклонилась:
– Добро пожаловать, мой король.
Людовик обнял ее, но не было пламени в этом объятии, как прежде.
Они простили друг другу это затмение сроком в шесть лет. Этот черный сумрак, охвативший их души. Она вела себя так, точно политика – нечто чуждое и враждебное ей. Алиенора слова не сказала, когда на Королевском совете, к всеобщей радости, вновь появился Сугерий. И промолчала, когда для нее случилась воистину катастрофа.
В один из вечеров Людовик вышел на галерею, проходившую над большой залой дворца. Внизу лопотали фрейлины королевы, теребили струны виол и крут менестрели и пел одну из своих песенок трубадур Маркабрюн. Алиенора полулежала на топчане, ярко одетая, сверкая дорогими камнями на пальцах, ожерельями на скрытой парчой высокой груди и золотыми нитями в ярких волосах.
– Я хочу, чтобы вы замолчали! – громко проговорил Людовик с галереи. – Замолчали все! Вы, вы и вы, – он по очереди ткнул пальцем в несколько групп музыкантов. – А вы, – король указал на гасконца, – в первую очередь!
Маркабрюн побледнел, отложил виолу и встал. А Людовик уже быстро спускался с галереи вниз – в замершую залу. Привстав, Алиенора с тревогой смотрела на приближающегося мужа. После истории с городком Витри, молва о которой пролетела по всей Европе, она стала опасаться супруга. За маской робкого мужа где-то очень глубоко крылся свирепый и жестокий зверь. И необузданная свирепость его готова была превратиться в неистовство, если не в безумие.
– Мы – грешники, и нам надобно пребывать в смирении и страхе перед Господом! – Людовик уже стоял в середине залы. – Вы живете так, точно будете пребывать на этой земле вечно! За приятной болтовней и аккордами ваших сладкозвучных инструментов! Но этому не бывать, и вы – слепцы, если не понимаете этого! Что вы скажете Господу, когда он призовет вас, покажете эти струны?! Пролопочете несколько ваших дешевых канцон?! Или попытаетесь отболтаться вашими пустыми куртуазными словечками?! Не выйдет!
Он подошел к одному из онемевших менестрелей, выхватил у него из рук виолу и с чрезмерной силой рванул струны – и тотчас схватился за окровавленные пальцы. Менестрель от страха едва не свалился без чувств. Но, хотя Людовику и было больно, он, сжимая руку в кулак, все же уловил язвительную улыбку на губах Маркабрюна.
– А вы, певец рыцарей и пастушек, отправляйтесь обратно в Бордо, там ваши песни более