Небо на ниточке. Роман-дневник. Вета НожкинаЧитать онлайн книгу.
замужества. Мне не хотелось заниматься тем, что я оставила там, в другом городе. А оставила я Театр песни, бардовской песни. Театр был организован мною в конце девяностых. Теперь уже понимаю, что и это была моя прихоть. Спустя много лет, понимаю, что это был «полный назад» – от профессионализма в самодеятельность. И всё ради того, чтобы ради любопытства разобраться в том, что называется бардовской песней. Я писала песни с юношеских лет, и верила, что через них могу рассказать человечеству очень много важных вещей. Меня часто спрашивали:
– А кому ты пишешь?
– Человечеству пишу, людям – разным, и нет у меня конкретного Васи, Пети, Люси. Всем хочу рассказать, что я понимаю под добром и злом, что такое красота, и что такое честность.
– Никто так не пишет! – возмущался мой педагог по вокалу, – Надо писать кому-то конкретному…
Что поделаешь, не было у меня этого конкретного субъекта, которому я могла бы рассказать, как «когда-нибудь я выучу урок, и научусь быть доброй, и губами твоими мне расскажет Бог, что станет с музыкой и нами…»
Так сложилось, что я родилась в государстве не того языка, на котором были мои песни. Здесь, в центре иностранной азиатской географии к песне сложено праздное отношение. Она – прежде всего, нужна людям для развлечения. Никому не нужны были песенные разглагольствования на тему «что такое хорошо, и что такое плохо». В традициях нашего края заложено, что песня совместима только с отдыхом. Но моё понимание песни не укладывалось в это. Во мне музыка жила с детства. Она была необходимостью. Сродни воздуху. Подобно рассказу, разговору о смысле жизни, обдуманному монологу, которым я хотела бы делиться с людьми, чтобы строить гармоничный круг отношений, где в равных долях эстетика и реалии, история нашего мира и истина. Я искала соратников. И, получается, пыталась навязать людям собственные смыслы и смыслы тех авторов, кого уважала за их образ жизни и, как следствие, за образ мысли – в песнях, в поэзии, в слове. Но об этом позже, а пока…
Юльке всё никак не делали операцию. Шли дни, и волнение Марины было понятным:
– Как думаешь, почему ей оттягивают операцию? – мучила она меня этим вопросом.
Зная подробности того, какие процедуры делали Юльке, у меня внутри засел какой-то панический страх, о котором я не могла сказать Марине, а уж Юльке тем более. Марина всегда видела меня радостной и даже немного беззаботной, в том числе и в период операций, химий – я не давала повода своим друзьям замечать мои проблемы. И только Серёжка был свидетелем того, как рассыпается мой организм.
К нам в палату положили молодую женщину – Вику, которая с нами неохотно вступала в диалог, больше отмалчивалась, подолгу разговаривала по телефону. Её тон выдавал в ней начальницу, дающую распоряжения налево и направо. И вовсе не стыковались её мягкие интонации в беседах с нами, и жёсткая позиция с сослуживцами.
Ей тоже, как и Юльке, оттягивали операцию. Мы – я и соседка по кровати Лена, уже прооперированные, перекидывались