В долине слез. О великих узниках Карлага. Валерий МогильницкийЧитать онлайн книгу.
«архангелы» подняли ее и продолжали бить до тех пор, пока она не потеряла сознание. Когда Баркова пришла в себя, то непроизвольно крикнула, харкая кровью:
– Будьте вы прокляты, сталинисты!
Но ее голос уже никто не услышал. Пока она была в забытьи, ее проволокли по длинному черному коридору и бросили в одиночную ледяную камеру.
Так начались тернии Жанны д’Арк русской поэзии. Более двадцати лет продержали ее в лагерях смерти, но не смогли сломить свободолюбивый дух этой непокорной поэтессы, первой отвергшей великого кормчего. Многие поэты, артисты, певцы в те времена вовсю славили строй, где «так вольно дышит человек», но только не Баркова. Она продолжала и в застенках Гулага настойчиво писать о «мрачном аде», в который погружается Советская страна.
В Карлаге она отбывает срок в Долинке, Ортау, Карабасе. Голые в солнечной дреме степи, каркающие вороны на карагачах да вышки постовых – вот и все, что она смогла увидеть в первые дни. Дальше – хуже. Вокруг лагеря – свалки мусора, голодные собаки и волки, а еще глубокие рвы с желтыми насыпями, куда на подвозах вывозили трупы заключенных. В стихах Барковой впервые появляется ощущение предсмертной тоски:
«…По соленой Казахстанской степи
Шла я с непокрытой головой,
Жаждущей травы предсмертный
лепет,
Ветра и волков предсмертный вой».
Поразительно, что Баркова, живя в глинобитном бараке, еще умудряется писать. До нас дошли ее стихи, исторические баллады, созданные в Карлаге, – это «Тиберий», «Предсмертные слова», «Я когда-то в век Савонаролы»… Некоторые из них она читала своим подругам по нарам, а те в ответ только горестно вздыхали:
– Ах, Анна, Анна, ну, зачем ты пишешь такие печальные и злобные стихи? Ведь за них тебя никогда не выпустят на волю. Все возвеличивают Сталина, ему поют дифирамбы, вот и ты так поступай – сразу знаменитой станешь, свободу обретешь…
– Да что вы понимаете в стихах, – возмущалась Анна. – Разве можно жить так в Поэзии? Поэзия – это торжество правды, а не лжи… Зачем мне дешевая слава, если Русь душит всяческая грязь и всяческая гнусь…
Охранники не раз и не два вырывали из рук Барковой листки со стихами. Но почерк у нее был такой, что ничего не могли разобрать в оперчекотделе. Ее вызывали, спрашивали:
– О чем стихи?
Она изображала из себя дурочку, начинала танцевать, помахивая платочком, зажатом в руке:
– О любви!
Особенно тяжелым был 1937 год. Бараки забивали заключенными до предела, они лежали не только на нарах, но и под нарами прямо на сырой земле, в проходе между ними, новых политзэков расселяли в домах местных жителей. По ночам или на рассвете на околице Долинки все чаще раздавались многочисленные выстрелы, дикие вопли тех, кто прощался с жизнью с пулей во лбу. Загубленные души невинно расстрелянных людей никто не брал на учет. Расстреливали по списку, затем список уничтожали – было и такое. По вечерам в доме управления Карлага обмывали очередной успех по высвобождению мест в лагере. Слышались хлопки вылетающих пробок шампанского, тосты за великого Сталина.