Люди и судьбы (сборник). Александр МахнёвЧитать онлайн книгу.
было, тяжело ему начинать разговор. Конечно, выскочил, как чёрт из табакерки, из своего «мерседеса», а тут я, и если бы не звёздочка на руке да не мои причитания: «Ларкин ты ли это?» – вряд ли бы мы встретились.
– Ты меня не торопи, давай лучше по маленькой, за встречу.
Прошли в столовую, здесь был накрыт стол. Скромненько накрыт, однако по-мужски изящно и со вкусом: коньяк, лимон, маслины и прочее.
– Видишь, как старался, даже лимон купил. Ну что, за встречу!
Мы выпили, помолчали. Володя вновь стал маятником вышагивать вдоль стола, благо место было. Видимо, легче ему так было. Я молчал.
– Знаешь, тяжело всё вспоминать, сложно возвращаться к пережитому. Я ведь и вас не искал только потому, что памятью своей не хотел возвращаться в прошлое. Страшно, горько и обидно всё вспоминать. Так уж получилось, понимаешь, дважды я умирал. Да, да, именно так, дважды. Казню теперь себя, слаб был, стыдно, спустя годы хорошо понимаю, стыдно, а прошлого уже и не вернёшь…
В тот год как-то всё навалилось, и всё сразу. Сначала кончина отца. Я ведь все последние дни был с ним. На моих глазах умирал. Мне тогда был двадцать один год. Да, может, чуть больше. Сколько он мне рассказал за эти дни – за все предшествующие годы я столько не слышал от него. Ты же помнишь, молчуном он был. А тут как прорвало. Ладно. Умер батя, похоронили, а тут мать заладила: не могу жить здесь, надо уехать. Оно, может, и надо было бы, ведь в Союзе никого из нашей родни не осталось, в Израиле тётки да дядьки. Звонили, письма писали, официальные запросы направляли. А мне что делать? Ведь лейтенант я, кто меня за рубеж пустит? И вот через год после смерти отца мама и сестрёнка уехали. Одинёшенек я остался. Службе весь отдался, дневал и ночевал в части. Хвалили, обещали даже досрочно старлея присвоить, в должности повысить. Оно вроде всё как и неплохо, но без родных тоска зелёная. Подруги в тот период у меня не было, друзей как-то тоже не заимел, да и не очень-то мои коллеги стремились с еврейчиком корешковать, я это чувствовал. Вы с Женькой уже реже писали. Понимаю, учёба, накануне выпуска не до писем. И вот решил я попробовать к родным перебраться. Сходил к отцу на могилку, попросил его согласия. Понимал, что зря всё это, всё одно отец молчит, но душу, безусловно, облегчил. Написал рапорт по команде, долго над ним корпел, пытался пояснить всё на бумаге. Дурак… Не понимал, что тем самым приговор своей офицерской службе написал, а не рапорт. Комбат в шоке, отматерил, выгнал из кабинета и к командиру полка за советом. Ответ был уже вечером. Рапорт порван, матюгов при этом я наслушался – мама не горюй. Позднее особист начал воспитывать: всё адреса, пароли и явки выпытывал. Понял я, врага народа из меня делают. На следующий день парторг моё заявление о приёме в партию завернул, при этом также не преминул мораль прочесть. Вечером комсомол разобрался, что-то там в идеологии мне приписали и из ВЛКСМ турнули. Вот так за пару дней всё и случилось. Никто не вспомнил, что батарея моя в отличных числится, что в дисциплине нет нам равных, техника в прекрасном состоянии, а вот врагом народа, и лишь по причине просьбы об