Андрей Сахаров. Наука и Свобода. Геннадий ГореликЧитать онлайн книгу.
Однако через год, 28 апреля 1938 года, прогноз Румера оправдался – его арестовали в один день с Ландау.
Случай Ландау был редчайшим исключением для Тридцать седьмого года. В отличие от миллионов других жертв, для его ареста имелось юридическое основание – соавторство листовки, содержащей диагноз: «Сталинская клика совершила фашистский переворот… Социализм остался только на страницах окончательно изолгавшихся газет». Чтобы понять, как мог появиться на свет столь самоубийственный документ, надо пристально всмотреться в обстоятельства жизни Ландау. Однако для понимания происходившего существеннее, что несмотря на реальную вещественную улику – листовку, – его освободили через год. А миллионы его современников – безо всяких доказательств, кроме вымученных у жертв или высосанных из пальца, – сгинули или провели долгие годы в ГУЛАГе, как Румер, ничего не знавший о листовке[75].
Миллионы жертв понадобились, чтобы довершить расправу Сталина со своими противниками в высшем руководстве страны и упрочить диктатуру. Таких противников – реальных или воображаемых, – было всего, быть может, несколько десятков. Но чтобы каждого из них «оформить» врагом народа, надо было подобрать участников его «вражеской группы» среди его сотрудников и близких. Для каждого из этих надо было подыскать своих соучастников и т. д. По мере того, как усилиями НКВД создавались эти пирамиды, требовались новые и новые жертвы. Следователи искали новых «врагов народа», фабриковали новые преступления и отправляли осужденных в безымянные могилы Большого террора. Лишь когда Сталин удовлетворился результатами чистки наверху, он к концу 1938 года остановил жертвоприношение, отправив в те же могилы исполнителей его воли – прежнее руководство НКВД.
Как уже говорилось, для очевидцев того времени все происходившее скрывал туман неведения и лжи. Мне довелось беседовать с тремя участниками фиановского актива 1937 года, и они не помнили этого собрания, хотя и выступали там! Когда я напомнил об этом собрании Илье Франку, нобелевский лауреат – после долгой паузы, – спросил, не сказал ли он там каких-нибудь «ужасных вещей». Нет, ни слова о политике – успокоил я его, – только о научных делах своей лаборатории атомного ядра, делавшей тогда первые свои шаги, и о большой помощи, которую они получали от Игоря Тамма. Пожалуй, все же отсутствие политики и благодарность одному из главных «обвиняемых» можно считать политикой – моральной политикой.
Но как можно было забыть ужасные речи, звучавшие в ФИАНе в апреле 1937 года?! Как Тамм и Франк могли – в том же 1937-м, – создать теорию излучения сверхсветовых электронов, за которую через двадцать лет получили Нобелевскую премию – первую советскую Нобелевскую премию по физике?
У свидетелей-очевидцев архивная стенограмма вызывала горькое недоумение. Довоенный ФИАН в их памяти наполнен «атмосферой увлеченности наукой, взаимного доброжелательства, соединенного с тактичной взыскательностью, столь непохожими на то, с чем приходилось сталкиваться
Горелик Г. Е. Советская жизнь Льва Ландау. М.: Вагриус, 2008.