Легенда о Людовике. Юлия ОстапенкоЧитать онлайн книгу.
окрестностями Монлери парила дымка. Солнце окрашивало её сусальной позолотой, пронзало тысячью незримых копий, и свет переливался, звенел, свет пел над зеленеющей долиной, над полями, дорогами, над небом, распахнутым настежь, словно сама эта земля гостеприимно раскрывала объятия перед теми, кто шёл по ней с песней и открытой душою – шёл к своему королю.
Бланка сидела в седле, верхом на рослой игреневой кобыле, лучшей из всех, что нашлись в конюшнях Монлери, и смотрела вперёд, на тающие вдалеке холмы. Туман наползал на долину, но здесь, над городом, пока ещё было солнечно, и редкое сочетание яркого весеннего света с далёкой пока ещё пеленой создавало дивное впечатление волшебного облака, принесённого сюда божественным дыханием. Из этого облака выходили люди – десятки, сотни людей. Бланка видела их: солдат и крестьян, мужчин и женщин, вооружённых палками и топорами, мечами и вилами, смеющихся, сквернословящих, увитых цветами. И все они пели – в едином порыве, не требовавшем согласования, так же легко, как дышали, так же свирепо, как взмахивали своим оружием, так же победоносно, как шли.
И каждая тварь земная с небесной птицей
Вторит деревьям, травам, полям, ручью:
Париж, король не может к тебе явиться —
Париж, скорей явись к своему королю!
«Недурно вышло», – думала Бланка, придерживая нетерпеливо фыркавшую кобылу, которая, будто чуя приближающуюся толпу, взволнованно взбрыкивала и тянула поводья. Но Бланка держала её крепко; она и этот народ, пением своим и своей силой озаривший долину, держала в узде, и от одной мысли о том, что говорили друг другу Моклерк, Филипп Строптивый и прочие смутьяны, когда услышали эту песню, у неё голова шла кругом. «Победила, – стучало у Бланки в висках прохладным, ярким весенним утром, когда она сидела верхом за воротами Монлери, окружённая теми, с кем и ради кого пускалась в этот путь. – Ты победила».
– А ведь и впрямь неплохо, – неуклюже напрашиваясь на похвалу, с деланной небрежностью сказал Тибо Шампанский, гарцевавший по левую руку от неё, надувшись от гордости. Стихи, надо сказать, и впрямь получились недурны на сей раз, а главное – они проникли в самое сердце толпы. Большего Бланке и не требовалось.
– Прекрасно, Тибо, – тихо сказала она, и он просиял, тут же бросив возиться с беретом и приосанившись в седле. Он был сейчас очень красив, этот спесивый вояка, неизлечимый романтик, и Бланка чуть заметно улыбнулась, отворачиваясь от него с чувством тихой гордости, с которым смотрит мастер на долго и кропотливо натаскиваемую собаку, которая наконец-то сделала стойку как следует – послушно и грациозно.
Бланка тут же забыла о нём и взглянула на Луи, неподвижно сидевшего в седле рядом с ней.
Он был бледен. Его руки стискивали поводья, словно окаменев, и сам он, и его конь казались непостижимо правдоподобным изваянием, застывшим посреди подвесного моста между городом и дорогой. Он величественно выглядел, её сын, – и не важно, что эта исполненная достоинства неподвижность вызвана была напряжённым страхом и недоверчивым изумлением.