Помпадуры и помпадурши. Михаил Салтыков-ЩедринЧитать онлайн книгу.
Петровной у Проходимцевой, и встречался всегда случайно. Сначала он все пел: «Jeune fille aux yeux noirs» – и объяснял, что музыка этого романса была любимым церемониальным маршем в его полку. Иногда, впрочем, для перемены, принимался рассматривать лежавшие на столе картинки и бормотал себе по-дурацки под нос:
– Неприступная!
– Про кого вы там еще шепчете? – спрашивала его Надежда Петровна.
– Небожительница!
О, ежели бы у него был хвост, она, наверное, увидела бы, как он вилял им в это время!
Долго, однако ж, она не поддавалась обаянию его любезности; по временам случалось даже так, что он затянет:
Des chevaliers ainsi m’ont exprimе leur flamme…[9]
А она в ответ:
Et moi, j’ai refusé l’offre des chevaliers...[10]
И с такой усмешкой посмотрит на него, что он вдруг, словно обожженный, переменит материю и затянет: «T’en souviens-tu?»[11]
– Что это вы вдруг какую похоронную? – спросит Ольга Семеновна.
– Что ж делать-с? Вот Надежде Петровне не имеем счастья нравиться! – ответит он и как-то так уморительно надует губы, что Надежде Петровне так вот и хочется попробовать, какой они издадут звук, если нечаянно хлопнуть по ним пальчиком.
Но так как никто своей судьбы не избежит, то и для них настала решительная минута.
Однажды – это было осенним вечером – помпадур, по обыкновению, пришел к Проходимцевой и, по обыкновению же, застал там Надежду Петровну. В этот раз нервы у ней были как-то особенно впечатлительны.
Jeune fille aux yeux noirs! tu règnes sur mon âme![12] —
затянул помпадур. Надежда Петровна вполголоса ему вторила:
Et moi, j’ai refusé…
– Ax, нет! ах, нет! не пойте этого! не смейте петь! – как-то нервически вскрикнула Надежда Петровна, как будто хотела заплакать.
– Вы… ты…
Сердца их зажглись.
Вспоминала об этом Надежда Петровна в теперешнем своем уединении, вспоминала, как после этого она приехала домой, без всякой причины бегала и кружилась по комнатам, как Бламанже ползал по полу и целовал ее руки; вспоминала… и сердце ее вотще зажигалось, и по щекам текли горькие-горькие слезы…
– Какой он, однако ж, тогда глупенький был! – говорила она, – и как он смешно глазами вертел! как он старался рулады выделывать! как будто я и без того не понимала, к чему эти рулады клонятся!
От одного воспоминания мысль ее невольно переходила к другому.
Однажды у Проходимцевой состоялись живые картины. Были только свои. Он представлял Иакова, она – Рахиль. Она держала в руках наклоненную амфору, складки ее туники спускались на груди и как-то случайно расстроились… Он протягивал губы («и как он уморительно их протягивал… глупушка мой!» – думалось ей)…
– Эх, Надежда Петровна! кабы вы меня таким манером попоили! – сказал ей тогда действительный статский советник Балбесов; но она сделала вид, что не слышит, и даже не пожаловалась ему.
Почему она не пожаловалась? А потому,
Так рыцари выражали мне свою страсть…
А я, я отказалась от предложений рыцарей…
«Вспоминаешь ли ты?»
Черноокая девушка! ты царишь в моей душе!