Живут во мне воспоминания. Муслим МагомаевЧитать онлайн книгу.
директора студии была Петрушанский. Фамилия как фамилия, но тогда она меня почему-то рассмешила.
– Кому письмо писать будем, молодой человек?
– Самому себе.
– Как это?
– Просто хочу записаться.
– Тогда вперед к микрофону.
– Нет, стоячий микрофон меня не устраивает. Мне надо к роялю.
– А зачем вам рояль?
– Чтобы играть.
– Так петь или играть?
– И петь, и играть.
Придвинули микрофон к роялю, подняли крышку. Проговорил я для пробы: раз, два, три… И начал петь. Спел неаполитанскую песню «Не забывай меня». После записи меня окружили работники студии. Петрушанский волновался больше других:
– И вы говорите «не профессиональный певец»?
– Пока нет.
– И что же, вы опять уедете в Баку?
– Конечно. Я там живу и учусь.
– Вы должны остаться и учиться в Московской консерватории.
Такой разговор мне уже нравился. Но я не показывал виду:
– У меня в Москве есть родственники, но не настолько близкие, чтобы я у них жил.
– Какие проблемы! У нас есть люди в консерваторском общежитии. Живите и покоряйте Москву.
Тут же мне предложили записаться еще. Напел я им целый километр пленки. Деловой Петрушанский обещал мне за неделю отыскать нужного человека, его знакомого – знаменитого баритона из Большого театра. Он, мол, не только певец, но и крупнейший педагог.
– А пока вы, – предложил Петрушанский, – погуляйте недельку.
– У меня денег нет, чтобы гулять.
– Ничего, как-нибудь, живите скромно. Вам нужно обязательно здесь остаться.
Дальше события развивались в темпе скерцо – оживленно, причудливо, быстро… Попал в консерваторское общежитие, чтобы познакомиться со студентами. Встретился там с художником, помнится, звали его Виктором. Этакий непризнанный гений, ниспровергатель всего и вся. Он решительно отвергал всю классику, доказывал, что писать, как Рафаэль, уже никому не нужно. В богемную атмосферу общежития он окунался, чтобы пообщаться с молодыми музыкантами. Любопытный, редкий спорщик, оригинал. Авангардист не авангардист, он настаивал на самобытном стиле. Я пытался спорить, переводя разговор на музыку: говорил ему, что не могу петь новую музыку, потому что люблю старую… Спорили часами. Он мне показывал свои картины. Интересно, но это было не мое. Кончилось тем, что мы с ним повздорили и разошлись.
В гостинице мне предъявили крупный счет за телефонные разговоры с Баку. А я-то думал, что эти услуги бесплатны… Мне предстояло прожить еще четыре дня. Конечно, можно было позвонить московским родственникам, но гордость не позволяла. Хотелось есть, но в номере из всей еды был оставленный кем-то спичечный коробок с солью. Закрывшись на ключ, макал палец в соль и запивал водой, заглушал голод. Выходить на улицу после таких двух соленых дней я не мог: шатало, как на катере в хорошую волну. На четвертый день, отчаявшись, взялся было звонить в Баку. Но опять приступ гордыни и еще эта моя болезненная мнительность: а если не вышлют деньги?
И