Сегодня – позавчера. Испытание огнем. Виталий ХрамовЧитать онлайн книгу.
изодранный рукав, достал другой рукой нож, виртуозно стал крутить его, смотря на меня умоляющими глазами, как пёс, выпрашивающий шоколадку.
– А, полтора всё лучше, чем один, – махнул я рукой. Кот расцвёл, сграбастал ещё и штык. Иван тоже взял штык. Я им тихим шёпотом, а для Кота ещё и сурдопереводом жестами обрисовал план нападения на танк. Гранат нет – будем брать в ножи. Поставим танк на перо!
Руины столицы (1942 г.) Ставим танк на перо
И почему я в школе учил английский, а не немецкий? Блин, найду Кадета, начну брать уроки. Что-то последние месяцы этот язык стал жизненно необходим. Особенно при моих авантюрных атаках. А авантюрные они от безвыходности. Вот и сейчас я шёл с открытой флягой спирта в левой руке, облившись им, и ножом в правой. Шёл по неглубокому ходу сообщения от позиций врага к танку, решив, что с этой стороны немецкий часовой будет ждать угрозы меньше. Тем более такой открытой и наглой. Тут бы что-нибудь по-немецки лопотать, но не «хенде хох» же и не «Гитлер капут»? И я запел пьяным голосом единственное, что ещё знал из немецкого:
Ду, ду хаст, ду хаст михшт,
Ду, ду хаст, ду хаст михшт, ду хаст михшт гефраг…
Жаль, что я не понимаю, о чем пела группа «Рамштайн». Может, не в тему?
– Хальт! Хатра-бурта! – окликнул меня часовой, нарисовавшись прямо передо мной, и направил на меня винтовку со штыком.
Я же пьяный! Я ему добро, можно сказать душевно, улыбнулся, сделав удивлённое лицо (в темноте хоть видны мои актёрские потуги?), пошатнулся, протягивая флягу, уронил её под ноги озверевающему от охерения часовому.
– О, швайне! Майн шнапс! – захрипел я, дёргаясь за флягой, естественно не удержав равновесия, пролетел мимо штыка. Чтобы не упасть, схватился за винтовку, дёрнул. Часовой тоже дёрнулся, но поздно, парень, метаться – лезвие ножа вошло ему под подбородок. Кровь хлынула потоком, я подхватил падающее тело, кашлянул громко три раза – это сигнал моим бойцам.
Меня затрясло и начало мутить. Ё-моё, будто первого завалил! Я аж зарычал от злости на самого себя – расклеился по госпиталям да по тылам, как барышня!
Юркнул под танк. Там мог быть ещё один дозорный, но обошлось. Если бы был – уже пристрелил бы меня, пока я рефлексировал.
Под танком было темно. Я загрохотал по днищу рукоятью ножа:
– Ду хаст михшт гефраг…
Заскрипев, открылся нижний, аварийный люк, выбросив изнутри полоску света, вылезла голова в нелепой пилотке поверх серого пухового платка. Глаза немца были широко открыты, как у всякого, кто попадает со света во тьму. Он спросил что-то вроде:
– Ватыс лост?
– Сам ты лось, – буркнул я в ответ, сграбастал его за воротник и со всей силы и массы дёрнул вниз. Немец и так был, наверное, в неустойчивом положении, вывалился из танка, как пробка. Мало того что я его уронил на голову, так ещё и рухнул ему на горло коленями, а потом, чтобы уж наверняка, всадил нож в грудь. Это всё заняло долю секунды, потом я метнулся дальше по окопу, уходя из пятна света, чтобы меня не пристрелили, сел на задницу.
Из танка послышались грохот, ругань, крики. Пока