Чешская литература. Александр ГильфердингЧитать онлайн книгу.
емцы стремились и на него, как им нужно стало покончить и с ним, с этим последним славянским клином в разросшемся теле Германии. Борьба за существование сделалась главною историческою задачею чешского народа. Если он не пал в. столь неравной борьбе, то этим он обязан отчасти выгодам своего положения в стране, которой горы долгое время служили природною защитою, а еще более тому, что начатки просвещения были им приняты с славянского востока, а не с германского запада. Но борьба за сохранение своей славянской народности должна была поглотить все помыслы, все живые силы чехов, и подчинить себе, как орудие, их литературу, также как она подчинила себе их общественную и политическую жизнь. Нет литературы, которая так мало соответствовала бы идеалу искусства для искусства. «Ich singe wie der Vogel singt» – этот девиз менее всех идет к чешской литературе и поэзии. У чехов литература и поэзия есть служебное орудие – в настоящее время одно из важнейших, если не самое важное – орудие великой народной мысли: удержать за славянством центр европейского материка, не сдаться немцам, покуда быть-может другие славяне не приспеют на помощь и завершится тысячелетняя борьба.
Только на самом рассвете истории, когда опасность от Германии не была так близка и славянству в Чехии жилось привольнее, мы находим там поэзию, свободную от этих посторонних забот. Но и в ней уже слышится такое живое сознание борьбы за народность, какого нельзя заметить нигде в тогдашней Европе. «Не хвально нам в немцех искать правду, у нас правда по закону святу», говорит древнейшая поэма чешская, «Любутин Суд». «Пришол чужой насильственно в вотчину и стал приказывать чужими словами, и как делается в чужой земле с утра до вечера, так пришлось делать нашим деткам и жонам» – этими словами описывает Забой немецкое иго, призывая песнью своих родичей восстать против немецкого полководца Лю дека, этого араба над рабами короля. С восторгом изображал чешский певец, – как, благодаря Бенешу Германычу, «пришлось немцам взвыть и пришлось немцам улепетывать и было им побитие!»
«Мужи! да не будет от вас скрыто» – говорит старый князь Залабский, приглашая витязей на турнир – «да не будет от вас скрыто, по какой причине вы собрались. Храбрые мужи, я хочу узнать, которые из вас для меня пригодны. Во время мира мудро ждать войны: везде нам соседи немцы!»
Стихотворения, в которых мы встречаем столь ясное понимание рокового антагонизма с немцами, принадлежат к древнейшему периоду чешской истории. Первые из них, «Любушин Суд» и «Забой», относятся, если не повремени сочинения, то по содержанию, в IX веку; «Бенеш Германыч» и «Любуша и Любор» принадлежат к XIII веку.
«Любушин Суд» писан на пергаменной тетрадке, обличающей глубокую древность, так что многие приписывают и самую рукопись ИХ-му или Х-му веку. Тетрадка эта была найдена в 1817 году Иосифом Коваржем, казначеем графа Коллоредо, в архиве замка сего последнего на Зеленой горе. «Забой», «Бенеш Германыч», «Людиша и Любор» (иначе «Турнир»), вместе с поэмами «Честмир и Власлав», «Ольдрих и Болеслав», «Збигонь», «Ярослав» и некоторыми небольшими стихотворениями входят в состав мелко исписанной пергаменной рукописи, отысканной покойным Ганкою в 1818 году в колокольне старой церкви в Краледворе, и потому известной под названием «Краледворской Рукописи». Это сборник стихотворений, писанный около 1280 года и которого нумерация показывает, что до нас дошло менее 1/7 его части. Это одно достаточно свидетельствует о богатстве поэзии, процветавшей в Чехии в первую пору её исторической жизни.
Во вражде своей к чешской народности, не всегда разборчивые на средства немцы старались набросить тень подозрения на подлинность и «Любушина Суда» и «Краледворской Рукописи». Сущность их аргументов заключалась, собственно, в одном: как-мол могли славяне, народ грубый и к цивилизации неспособный, иметь, да еще в столь древнюю пору, такие превосходные поэмы, которые, пожалуй, лучше немецких творений того времени! Но, как водится, аргумент этот облекался в разные учоные доводы. Труды Шафарика и Палацкого, Томка и Иречка устранили все эти злонамеренные нападки и поставили подлинность «Любушина Суда» и «Краледворской Рукописи» выше всякого сомнения. Впрочем, подобное сомнение было столь же нелепо, как раздававшиеся некогда и у нас возражения против подлинности «Слова о полку Игореве». В ту пору, когда найдены «Слово», также как «Любушин Суд» и «Краледворская Рукопись», сведения о древнем языке и быте славян были таковы, что для подделки подобных произведений требовался бы не только изумительный гений поэта, но и дар провидения открытий, сделанных наукою лишь в последние десятилетия.
«Любушин Суд» и стихотворения «Краледворской Рукописи» представляют много сходного с народными эпическими песнями, которые и ныне еще поются у сербов и болгар. Но мы едва ли можем причислить эти произведения чешского эпоса непосредственно к области так-называемой народной поэзии. Нет, они относятся к тому периоду творчества, когда народная песнь и поэзия художественная еще не отделялись. Кто решит, принадлежат ли рапсодии Гомера к народной поэзии или в художественной литературе? Так точно и эти древние чешские творения. В те первобытные эпохи были у всех почти народов особые певцы по ремеслу (рапсоды, барды, скальды и т. д.). Их потомков мы находим в нынешних сербских гуслярах, малороссийских бандуристах,