Прогулки вдоль линии горизонта (сборник). Ирина ЛиствинаЧитать онлайн книгу.
всегда однозначны.
И последнее:
Если вы предпочитаете в стихах туманные, не вполне ясные смысловые значения, лишь бы было благозвучие, если вы равнодушны к малоизвестным подробностям – например, к таким, о которых было написано в «Русской старине», или к галлицизмам, сыгравшим в своё время иинтереснейшую роль в становлении российской поэзии, или к упоминаниям библейских текстов (этот перечень можно было бы и продожить), то вам лучше не заглядывать в Краткие послесловия, которыми заканчиваются «Привал в облаках» и все остальные разделы сборника
Разумеется, также не стоит заглядывать в них, если вам и без того всё понятно или известно.
Привал в облаках[2]
(«Шансон Дым» и «Шансон Сон»)
I. Стихи из Шансон Дым
(1958–1968 гг.)
Вершители судеб
Вершители судеб, творцы и палачи,
Тираны, стоики, строители, солдаты…
Бессмертник, врезаннный в гранит и кирпичи
Стены багряной, острия ограды,
Да роз закрытые, кровавые глаза
В венках на площади и на кустах горбатых.
Бесчинства, сбитые во фрунт парадов,
И флаги на ветру (со всхлипом «пли!»),
И канонады все, и колоннады,
Асфальт вполнеба, небо без пощады.
И невских вод, и площадей тирады,
Что смертный ужас в конность бронзы влит,
И лист шуршит ещё, как соглядатай.
Ночь Микельанджело: «Молчи, молю, молчи!»[3]
На свалке гипсовой своих гигантских статуй
Нам жизнь оставили творцы и палачи,
Убийцы-стоики, строители-солдаты.
Апрель
Апрель, и апельсин,
И ломкий слух капели —
Так делятся легко на солнечные щели,
А в лужицах с эмалью льда – бензин,
И солнце бьёт полого по панели,
Луч пилит синеву, как жук-пропеллер,
Но в ветках – первая мелькнула акварель.
Над лужицей испуганно кружится,
Из сна ли выпав, со снегу, синица —
Конец зиме, мой ветреный апрель.
Мой апрель-менестрель,
ледяной, продувной одуванчик,
как в сифоне, капель
комарино звенит, то ли плача.
За снега, за века
затаясь, что тебе то и дело,
всем кивая: «Пока!» —
улыбаться – упрямо, несмело.
Прозвенела струя:
«Я другой, я не знаю, веками
только камни стоят,
оттого что из вечности – камни.
Я рождаюсь зимой,
но по-летнему ярок и тонок,
с ясной снежной каймой
я жесток и упрям, как ребёнок,
но так больно от холода
и от слепящего света,
ручеёк я и облако,
сам я из талого снега».
…Уходя налегке,
пробежит, не прощаясь, нечаянно,
трель – капель по щеке,
дребезг ливня и трепет дыханья.
Где гостишь, с кем летишь
мой апрель, колокольчик и мальчик?
Смехом сыплешься с крыш,
с них – горстями (безгорестно?!) —
плачешь?
Конец осени
Дождь, захлёбываясь, крошится
голышами хлеба,
тучи, пегие, как лошади,
вытоптали небо.
Сверху (гром-гремя) по улицам —
бьют битюжьи ноги.
Осень просится отмучиться
на моём пороге.
В неба холст, досиня выстиранный —
сердце, имя, тело,…
слиток капель, ветром высверленный,
бился до предела.
Но ни жалобы, ни жалости
в листьях ржаво разных
Жизнь и смерть им – краски, кажется,
ярки и бессвязны.
Льёт, как карты мечут… Спрашивать
в хаосе ответа —
умирать и вправду страшно – так?
Жить – да легче ль это?
Прояснилось… Солнце выглянуло
вновь, без укоризны —
в небо лёгонькое, вылинялое,
в серый круг отчизны.
Из первого сборника (1958–1968).
Из сонета Микеланджело «Ночь» в переводе Ф. Тютчева.