Воскресенье, понедельник, вторник…. Сергей ЧерепановЧитать онлайн книгу.
не любила. Не рассказывала. По имени не называла. Ну что ж, думал я, нет, так нет. Вернее – и не думал, и не спрашивал. Злату я не застал. Хотя, утверждать, что мы разминулись, я тоже не могу. Её не стало в мае, а я родился в октябре того же, 1955. Мне кажется, я чувствовал, как она заносила котлетки, свеженькие, Неличке. Поджаренные только что, свеженькие, с лучком и белой на молочке булкой. Заносила, кормила маму, осторожно трогала живот. Тоже ждала, тоже беспокоилась и переживала.
2
Скандал был страшный. С криками на весь дом, на всю улицу, когда Соня забывалась, и стекла, и диктовая перегородка, отделявшая кухню от спальни, дрожала и вибрировала и вдруг, опомнившись, переходила она на шепот, волнами, будто кто-то вращал ручку «громкости» резко – то вправо, то влево, – и казалось, все, откричала, а старческий голосок снова – Что я такого сказала? – плачущий голосок – Что я такого? – И Соня – Что??? (ручку вправо) Она еще спрашивает!! – снова задыхаясь от возмущения – Ты ж меня в гроб! В могилу! – Ты всех нас (ручку влево) – И в доме прислушивались, ожидая новой волны криков и проклятий.
Мама была беременна мной. И сейчас мне кажется, что и я слышал эти крики и дрожь. Мы лежали, прислушиваясь за диктом, валы валили, Соня металась – и вдруг там что-то упало, звякнуло тупо – и я, зная финал, задохнулся от страха, но там зарыдали в голос, заплакали, а мама даже слезы не проронила, ей на сохранении волноваться нельзя.
Нет, это, слава богу, была не линза от телевизора, его купят только через три года, это была бутыль с наливкой, которую жалко, конечно и сейчас, а еще год назад жалко не было, ведь я ничего не знал ни об этом скандале, ни о моей прабабке Злате, бабушкиной маме и маминой бабушке. Сейчас же я не только слышу, но и вижу съежившуюся в углу старуху, которую хлещут криками и шепотом. А вмешаться, увы, не могу.
Через месяц после скандала 13 мая 1955 года Златы Яковлевны Гринберг не стало. Ее хоронили отсюда, из дома на Жилянской и положили, наверное, как положено, с табличкой от безутешных детей и внуков, но ни мама, ее внучка, ни мамин брат – в похоронах участия не принимали и не знали, ни где лежит, ничего, и ни разу не ходили туда, потому что Соня запретила, запретила категорически, и все подчинились.
3
О том, что у бабушки была мама, я как-то не думал. Даже, когда стало ясно, – что настоящая Сонина фамилия – не Алексеева, а Гринберг, и отчество не Михайловна, а Моисеевна, я все равно называл бабушку Соня, а не Сура, потому что это ее раздражало до самых последних дней.
Я припомнил, что в середине 60-ых, когда старики взяли меня с собой в Кисловодск, бабушку у входа в бювет узнал какой-то дядька, воскликнув:
– Софа! Гринберг!
А бабушка вспыхнула, закричала, что «знать его не знает, и нечего приставать к незнакомым людям.» Он смешался, принялся доказывать: – Как же… мы же… я сын Белецкого, вы у нас пошивали пальто, и костюмчик, помните, электрик? Я помню…
Но тут,