Метро 2033: Пифия. Сергей МосквинЧитать онлайн книгу.
жках, после болезни, из дома в ноябрьскую утреннюю темень, за руку с мамой, и бредешь в садик… Там все по-прежнему: суетня и толкотня в раздевалке, тошнотворный запах каши, воспиталки вечно орут на всех – которая толстая и с пучком на голове, та больше ревет по-медвежьи, а тощая верещит, точно угодивший в силки заяц. И это еще лишь в том случае, если мы ни в чем не виноваты. Представьте, как они орали, когда мы пробовали разнообразить и скрасить тягучие будни – поджечь украденными из дома спичками ковер в игровой комнате или нарезать красивую бахрому на шторах…
А еще у моего дружка Пыри был набор «индейцев с ковбойцами», ему из Югославии привез кто-то из родни, съездив в командировку. Объемные, в живых и динамичных позах, ярко-разноцветные все, вызывающе ненашенские. А у меня лишь плоские красные витязи и зеленые крестоносцы, из набора «Ледовое побоище». И Пыря, жадина-говядина, никак меняться со мной не хотел. Ну, мы с другим дружком, Дюшей, его отлупили и захваченное богатство справедливо поделили. Радость была недолгой. Дюшу его папаша выпорол ремнем, а меня мои родители на весь день поставили в угол. Там, в углу, я мучительно долго ныл и маялся, ковырял ногтем краску и завидовал давно освободившемуся Дюше. Уж лучше б и меня высекли да отпустили…
Вдобавок ко всему, под кроватью жили Красные Руки, ждали, когда наступит ночь…
Детство – трудное, тяжелое время. И тянется оно, и тянется, и уже кажется, конца края ему не видать…
Да и когда оно, наконец, закончится, легче-то не будет. «Вот вырасту, и тогда!..» Становишься старше и понимаешь, как мало отведено времени, чтобы совершить хоть что-то. Меньше, чем «духу» в армейской столовой на принятие пищи. Хватай и глотай, если вообще успеешь, а уже подают команды «встать!» и «на выход!» И душа твоя, будто выданная на складе форма – новенькая, чистая, пахнет чуждым этому миру невинным запахом. Так будет недолго. Затаскается, полиняет, пропотеет, сменит сотни подворотничков, изорвется в лоскуты, угодит в окопную жижу, завшивеет, измажется гноем, солярой, кровью, дерьмом… Тогда и начинаешь грустить по былой чистоте, да только не вернуть уже ничего.
Потому и дорожим нашим детством, хотя все мы родом из него и знаем, что почем там.
Потому и смотрим на детей наших, сопящих в кроватках, с пониманием и сочувствием. Нам, выросшим в большинстве своем в мирное время, страшно даже подумать о грядущих (а они ведь грядут, да?) катаклизмах и представить, на что будут обречены наши дети, или дети наших детей.
Остается, как всегда – надеяться на лучшее и готовиться к худшему.
Берегите детей.
Прелюдия
Сны – это картины, которые видят во сне. Я тоже вижу, даже когда не сплю. Вернее, сплю… Не знаю, как это объяснить. Просто вижу. Мои сны очень яркие и всегда цветные. Иногда радостные, чаще страшные. Но сейчас и наяву радости мало. Вот двадцать лет назад, до Страшной Войны, когда люди жили в больших красивых домах, а не под землей, в метро, наверное, все радовались жизни и веселились. Я только не могу понять, почему случилась Страшная Война? Как люди позволили ей начаться, если им было хорошо и радостно жить? Война разрушила города, отравила землю и воду и убила много, очень много людей. А те, кто выжил, спрятались от Войны под землей, в метро, и так и живут здесь.
Мы со старшей сестрой никогда не видели довоенного мира. Она родилась через год после Войны, а я еще позже. Но иногда вижу его в своих снах. Когда под рукой есть карандаш и бумага, мне удается его нарисовать. Я и рисую во сне. Не знаю, как это происходит, но когда открываю глаза, передо мной лежит готовый рисунок. Сестра говорит, что у меня талант. Ей даже удалось продать несколько моих картин заезжим торговцам. Но есть рисунки, которые я никому не показываю. Они пугают меня, хотя я не понимаю, что там нарисовано. Не понимаю, но догадываюсь.
Это порождение Страшной Войны, бушевавшей на земле двадцать лет назад. Война не только убила множество людей, еще она разрушила силы добра, которые оберегали жизнь на земле! Как только силы добра распались, зло, которое они сдерживали, вырвалось на свободу. Я не знаю, какое оно, но я его чувствую. Чувствую, как оно растет и приближается.
– Майка, ты опять?! Ночью спать надо, а не картины рисовать.
– В метро всегда темно. Не поймешь, когда день, когда ночь.
– Ночь, когда люди спят. И потом, это только у нас на Маяковской всегда темно, а на других станциях совсем не так. Вот на Белорусской, когда горят все лампы, так светло, что даже глаза слезятся.
– Наверное, это очень красиво, да? Я бы тоже хотела увидеть, хотя бы одним глазком. Ты сводишь меня туда?
– Свожу. Обязательно свожу. Только сначала подрасти немного.
– Почему ты вздыхаешь?! Не вздыхай! Если тебе трудно или тяжело, я подожду. Сколько будет нужно, столько и подожду. Ты же знаешь, мне свет не нужен.
– Знаю. Хотя никак не пойму, как ты в темноте рисуешь? Ладно, показывай, что там у тебя. Погоди, свечку зажгу. Я-то в темноте не вижу… Новый рисунок? Там вдали дома? Это поверхность?
– Наверное, раз дома.
– А это что, железная дорога и вагон на путях? Разве такие большие